Марьяна Романова - Мертвые из Верхнего Лога

«Мы делаем настоящую желтую прессу! — любила она говорить подчиненным на еженедельных летучках. — Это вам не рафинированная интеллигентщина. Опасность, романтика, лезвие бритвы — вот наш конек. Вы должны быть наглыми и смелыми, ничем не должны гнушаться. И если вы врете, то ложь должна быть такая, которая заставит весь мир затаить дыхание!»

Сейчас Жанна Колос отчитывала молодого корреспондента, бледного субтильного очкарика с внешностью отличника, обладателя годовых абонементов в Ленинскую библиотеку, Консерваторию и лекторий Пушкинского музея. Его материал «В Верхнем Логе исчезают люди» занял две полосы понедельничного номера, но главному редактору казалось, что статья недостаточно остра и правдоподобна.

Жанна сидела, свободно откинувшись на спинку массивного кожаного кресла, смолила неизменную сигарету, цедила трогательно замаскированный под утренний чай коньяк и время от времени с грохотом опускала унизанную массивными перстнями руку на поверхность стола, что заставляло ее жертву глубже втягивать шею в воротник прокуренного свитера.

— Говно это, а не материал! — припечатала мадам Колос. — И мне странно, что ты тут еще оправдываешься, а не лобызаешь мне ноги, умоляя, чтобы тебя не уволили.

Корреспондент с тоскливой опаской покосился на большие ступни главного редактора.

— Не умеешь хорошо врать — не берись! Я всегда говорила, что не против красивого вранья, но твоя байка — просто детский сад, страшилка для впечатлительных пионеров!

— Зато это правда, — обиженно возразил корреспондент.

— Не смеши мою жопу! — Жанна всегда бравировала своей фирменной разнузданной грубостью. — Ладно, уважаю за то, что не мямлишь и не оправдываешься. Смотрелось бы еще более жалко… Но на будущее учти — мне нужна фактура. Если уж сочиняешь вампирскую байку, то пусть в ней будут кровь, кишки и вопли ужаса.

— У меня вовсе не вампирская байка, — надулся автор. — И я написал, что тела были разодраны в клочья. Что в лесу находили кровавые ошметки, и было невозможно понять, чьи это останки — человека или животного. А что стало с той бедной женщиной… Ее мужа приговорили к двадцати пяти годам строгого режима, а он плакал и клялся, что весь тот вечер спал в сарае пьяный. Вы посмотрите на его фотографию — он же алкоголик, у него наверняка трухлявая печень и едва хватает сил поднять к губам стакан с сивухой! Разве такой хлюпик смог бы своими тонкими ручонками за полтора часа раздробить все кости жены и чуть ли не измельчить их в труху? — Корреспондент раскраснелся, нелепые очочки в дешевой пластмассовой оправе съехали набок, на лбу выступили мелкие бисеринки нервного пота.

Жанна снисходительно улыбнулась. Ее почему-то всегда тянуло к идейным сумасшедшим, она многое могла простить за огонь в глазах и умение с пеной у рта доказывать свою правоту.

— Ладно, ладно, — успокаивающе подняла ладонь главный редактор. — Как тебя, говоришь, зовут?

— Савелий, — смутился очкарик. — Можно просто Сева. Я у вас недавно работаю.

— Савелий… — задумчиво протянула мадам Колос.

А что-то есть в нем, в Савелии этом. Пусть его немного карикатурная внешность и не имеет ничего общего с понятием sex appeal, но в нем чувствуется стержень. Приди парень в редакцию лет десять назад, Жанна бы еще сделала на него машинальную стойку, взломала бы его коды и выпустила его огонь наружу. Ну, или хотя бы предприняла попытку узнать, может ли он любить настолько истово, как рассказывает сейчас о расчлененке и живых мертвецах.

— Означает — «испрошенный у Бога». Я поздний ребенок, меня мама в сорок пять родила…

— А сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— Выглядишь моложе. Что ж, Савелий, надеюсь, тебе все понятно?

— Все, кроме одного… — К удивлению грозной начальницы, корреспондент не воспользовался ее минутным благодушием, чтобы покинуть кабинет, а невозмутимо продолжил препирательства: — Мне непонятно, почему вы можете похвалить за передовицу о похищении жителей Мадагаскара марсианами, но не заинтересовались тем странным, что у вас под носом, в Ярославской области, происходит? Пусть я не достал фотографии, но местные жители говорят…

Жанна посмотрела на парня так, что тот скукожился и помрачнел лицом. Главный редактор улыбнулась — бедный мальчик, такой романтичный и впечатлительный. Носится со своими вурдалаками, а глаза блестят, как у психопата в маниакальной стадии.

— Черт, вы мне не верите, — вздохнул автор статьи. — А если… если я привезу снимки?

— Мертвецов? — с жалостью спросила мадам Колос.

— Не знаю, проявляются ли они на пленке, — на полном серьезе ответил Савелий, задумчиво нахмурившись. — Но я чувствую: там что-то есть… Что-то, чего я пока не понимаю. Можно мне оформить командировку? Хотя бы на неделю?

— Ты с ума сошел! — гаркнула Жанна. — Я и так слишком долго слушала твой бред. Убить неделю на вялую историю о трупах, которые ходят по лесам и нападают на людей. У нас и так аврал!

— Это все дешевка, — упрямо сжал губы Савелий. — Если вы не выпишете мне командировочных, я отправлюсь туда за свой счет.

— Ты еще меня и шантажируешь, жопа с ушами?! — Мадам Колос поднялась из-за стола. Ее гренадерский рост и атлетическая ширина плечевого пояса всегда были дополнительным аргументом в тонком искусстве запугивания оппонента. — Можешь отправляться в свой Верхний Лог! Только предупреди в бухгалтерии, что больше не числишься в редакции! Понял?

— Но я…

— Вали отсюда, кому сказала!

Савелий хотел сказать что-то еще, но потом передумал. И, коротко кивнув, вышел из кабинета — худенький, сутулый, в старомодном свитере в катышках. Жанна покачала головой и залпом допила коньяк. Она не могла разобраться, что чувствует, но совершенно точно то был сложносочиненный коктейль эмоций и полутонов — от материнского умиления пылкой глупостью очкарика до болезненного опьянения собственной властью. Что-то из области BDSM — одновременное и одинаково сильное желание опекать и делать больно.

Черт знает что.

Интересно, парень и правда возьмет расчет и отправится в тот Верхний Лог?

Интересно, как Савелий отреагирует, если через пару недель позвонить ему?

И вот что еще интересно: не иссякла ли ее коньячная заначка, которую Жанна организовала в сейфе, спрятанном за репродукцией климтовского «Поцелуя»?

Даша застонала.

Открыла глаза.

Попробовала сесть, но не смогла — реальность размашистыми мазками авангардиста плыла, не открывая своей сути. Где она, почему ей так плохо, почему не получается говорить? И почему не помнит ничего?