Несущий смерть - Кинг Стивен
— Это штакетины, а не столбы, — поправил ее Кевин.
— Не важно. Считай.
Он сосчитал. Четыре и часть пятой, прикрытой задними лапами собаки.
— А теперь взгляни на эту.
Мег положила перед ним полароидный снимок под номером четыре. Кевин увидел все пять штакетин полностью и часть шестой.
Поэтому он знал, во всяком случае, предчувствовал, что увидит нечто похожее на самодельный мультфильм типа того, какие сам рисовал в начальной школе.
Первые двадцать пять секунд пленка действительно напоминала мультфильм, нарисованный им во втором классе, только качеством ниже… боксер поднимал и опускал руки более плавно.
Однако фильм показывал процесс. Именно это завораживало всех, даже Попа. Трижды они просмотрели минутный фильм, не произнеся ни слова. Слышалось только дыхание: частое и ровное — Кевина, более глубокое — его отца, с легочными хрипами — Попа.
И первые тридцать секунд или около того… Да, конечно, Кевин ожидал увидеть движение, которое присутствовало даже в самодельном мультфильме или в телевизионных утренних сериалах по субботам (являвшихся усложненной версией того же мультфильма), но Кевин и представить себе не мог что в первые тридцать секунд (вернее, в двадцать восемь) полароидные фотографии сольются в единый фильм. Разумеется, не голливудский и даже не малобюджетный ужастик, какие иногда прокручивала на видеомагнитофоне Меган, когда родители уходили в гости. Скорее любительский фильм, снятый человеком, еще не овладевшим камерой с восьмимиллиметровой пленкой.
В эти двадцать восемь секунд черный пес-беспородка перемещался вдоль забора, открывая пять, шесть, семь штакетин. Даже остановился, чтобы еще раз понюхать одну из них, наверное, читал какую-то собачью телеграмму. Затем двинулся дальше, с опущенной головой, вдоль забора, хвостом к камере. На середине первой части Кевин заметил то, что упустил раньше: фотограф поворачивал камеру, чтобы держать собаку в кадре. Если бы он этого не делал, черный пес просто вышел бы за кадр, и на фотографии остался бы только забор. Самые правые штакетины на первых двух или трех фотографиях исчезли за белой кромкой, новые появились у левого края. В этом никаких сомнений быть не могло: одна из правых штакетин, с отломанной верхней частью, исчезла.
Пес вновь начал что-то нюхать, а затем… поднял голову. Неповрежденное ухо поднялось, второе, сломанное, попыталось сделать то же самое, но осталось лежать пластом. Звука, конечно, не было, но Кевин мог поклясться, что собака зарычала. Она что-то унюхала. Или кого-то. Что или кого?
Кевин присмотрелся к тени, которую поначалу принял за тень дерева или столба.
Голова тени начала поворачиваться, и тут… началась вторая часть этого странного «фильма», тридцать секунд отрывочных кадров которого вызвали боль в голове и резь в глазах. «Интуиция не подвела мистера Умельца», — подумал Кевин, ему показалось, что он уже читал о чем-то подобном. Так или иначе, но Поп попал в десятку, и рассуждать на эту тему не имело смысла. Если фотографии снимались одна за другой, то «фильм» получался связный. С минимальными разрывами, но связный. Когда же промежутки между фотографиями увеличивались, начинало резать глаза: то ли они настраивались на определенную скорость фильма, то ли на череду отдельных кадров, а получалось и первое и второе, вместе взятое.
Время текло в том плоском полароидном мире. Не с той скоростью, как в этом (реальном?) мире, иначе солнце бы уже три раза зашло или поднялось, а собака давно бы сделала то, что хотела сделать (если хотела), а если бы ничего не хотела, то просто бы убежала, оставив в кадре белый штакетник и пожухлую траву за ним, но время шло.
Голова собаки поворачивалась к фотографу, хозяину тени, рывками. Одно мгновение морду и даже часть головы заслоняло сломанное ухо. Потом появился черно-коричневый глаз, окруженный какой-то гадостью, напоминающей стухший яичный белок. Вот появилась половина полураскрытой пасти, словно пес сейчас оскалится или зарычит. Белые пятна вдоль морды показывали, что пес немолод, и в самом конце фильма мелькало что-то белое в пасти. Вроде бы зуб или зубы.
Но более всего притягивал внимание глаз. Он нес смерть. Беспородный и безымянный пес жаждал убивать. Кевин это знал наверняка.
У него не вызывало сомнений, что ни одна полароидная женщина, полароидный мужчина или даже полароидный ребенок не давали клички этому полароидному псу. Пес родился бездомным, вырос бездомным и до старости оставался бездомным — воплощение всех собак, которые странствовали по миру, без клички и без приюта, убивали куриц, ели из помойных чанов, спали в канавах и под крыльцом брошенных домов. С мозгами у них было не очень, зато с инстинктами все в порядке. Этот пес…
Кевин так глубоко задумался, что едва не вскрикнул от неожиданности, когда Поп Меррилл заговорил.
— Этот человек, который фотографировал. Что я хочу сказать, если был такой человек. Как по-вашему, что с ним стало?
Поп «заморозил» на экране телевизора последний кадр. По картинке шла полоса. Кевину хотелось, чтобы она проходила через глаз, но нет, полоса осталась ниже. И глаз смотрел на них. Злобный, источающий смерть. Глаз этот не просто наводил страх, а ужасал. Так что ответа на вопрос Попа, пожалуй, и не требовалось. Как и не требовалось следующих фотографий, подтверждающих то, что произошло дальше. Пес, похоже, что-то услышал. Разумеется, услышал, и Кевин это знал.
Очередные картинки показали бы, как собака поворачивается, поворачивается, затем заполняет всю площадь кадра, вытесняя лужайку, забор, тротуар, тень. И наконец в кадре остается только собака.
Нападающая.
Жаждущая убить, если получится.
Кевин не узнал собственного голоса.
— Я думаю, собаке не нравится, что ее фотографируют.
Поп усмехнулся.
— Перекрутите назад, — попросил мистер Дэлевен.
— Вы хотите просмотреть весь фильм? — спросил Поп.
— Нет… только последние десять секунд. Поп Меррилл перемотал пленку назад. Она остановилась и двинулась вперед. Собака поворачивала голову рывками, как робот, но не становилась от этого менее опасной. Кевину хотелось закричать: Остановитесь! Хватит! Достаточно. Остановите пленку, пора разбить эту чертову камеру. Мальчик предчувствовал: что-то должно произойти, чего он совсем, ну никак не хотел.
— Еще раз, — попросил мистер Дэлевен. — Теперь кадр за кадром. Сможете?
— Да, — кивнул Поп. — Чертова машина способна на все, разве что не гладит.
На этот раз кадры пошли с разрывом, один за другим. Теперь пес дергался не как робот, а скорее как какие-то странные часы из коллекции Попа. Дерг. Дерг. Дерг. Голова шла кругом. Скоро перед ними вновь возникнет этот ужасный глаз.
— Что это? — спросил мистер Дэлевен.
— О чем вы? — переспросил Поп, словно не знал, что именно об этом в прошлый раз не захотел говорить Кевин, что именно сей предмет окончательно склонил мальчика к решению разбить камеру.
— Под шеей пса, — уточнил мистер Дэлевен. — Ошейника нет, но у него что-то повязано, шнурок или тонкая веревка.
— Не знаю, — бесстрастно ответил Поп. — Может, знает ваш мальчик. В его возрасте зрение поострее, чем у нас.
Мистер Дэлевен повернулся к Кевину:
— Можешь ты определить, что это?
— Я… — Кевин замолчал. — Что-то маленькое.
Ему вспомнились слова отца: «Если она никогда не спросит тебя, не скажешь и ты… По таким законам живут в мире взрослых». А сейчас он спрашивал Кевина, не знает ли тот, что у собаки под шеей. Кевин не хотел отвечать на этот вопрос, а потому сказал неопределенное: что-то маленькое. Так оно и было. Только Кевин знал, что это.
Отец вроде бы говорил и про это. Пройти по острию, не свалившись в болото лжи.
Но он же не мог видеть, что там. Не мог. Просто знал, что это. Глаз видел, мозг предполагал, а сердце понимало. Вот сердце и поняло, что камеру, если он прав, надо уничтожить. Надо.
В этот момент Попа Меррилла внезапно осенило. Он выключил телевизор.
— Фотографии у меня внизу. Я привез их вместе с видеопленкой. Я видел эту штуковину, разглядывал ее в увеличительное стекло, но все-таки не понимаю, что это… но нечто знакомое, клянусь Богом. Сейчас принесу фотографии и увеличительное стекло.
