Стивен Кинг - ОНО

С его пенсией по увечью они с мамой поженились на год раньше, чем планировали. Но вернулись в Дерри не сразу; сначала переехали в Хьюстон, где война и задержала их до 1945. Отец устроился мастером в цехе по производству корпусов авиабомб. И, как я уже упоминал, он говорил мне, одиннадцатилетнему, что его всегда тянуло в Дерри. Теперь я убежден, что эта ниточка, тянущаяся от «Черного Пятна», привела и меня — к событиям в Барренс тем августовским вечером. Неисповедимы пути Господни — также неисповедимы и пути дьявола.

Отец выписывал «Дерри Ньюс», не пропуская ни одного объявления о продаже участков. Родители успели поднакопить денег. Однажды он заметил вполне приемлемое предложение… на бумаге, по крайней мере. Они взяли билеты на поезд, поехали смотреть участок и в тот же день купили его. В графстве Пенобскот отец оформил купчую.

— Поначалу были проблемы, — делился со мной отец. — Не все хотели иметь соседом негра. Мы знали об этом — «Черное Пятно» не изгладилось в памяти — и сохраняли выдержку. Иногда проходившие мимо дети кидались камнями или банками из-под пива. За первый год мне пришлось поменять двадцать оконных стекол. Но бывали и не только детские выходки. Однажды поутру мы обнаружили на курятнике свастику и всех цыплят дохлыми. Кто-то подмешал им в корм яд. С тех пор я не держал цыплят…

Однако шериф графства (в ту пору в городе не было полицейского управления: Дерри был невелик) откликнулся на этот случай и провел расследование. Вот почему, Майки, я утверждаю, что здесь не хуже, чем где бы то ни было. Салливэну — так звали шерифа — было наплевать на мой цвет кожи и вьющиеся волосы. Он искал, беседовал с соседями и нашел-таки виновного. Кого ты думаешь? Даю три попытки.

— Не знаю, — сказал я.

Отец смеялся до слез, затем промокнул глаза большим белым носовым платком.

— Ну как же, это Батч Бауэрс! Отец самого хулиганистого малого в вашей школе. Яблоко от яблони…

— Ребята в школе говорят, что его отец — сумасшедший, — заметил я. Тогда я учился в четвертом классе и не единожды получал затрещины от Генри Бауэрса. Тогда же я познал уничижительные «черный» или «ниггер» — опять же из его уст.

— Ну что ж, — согласился отец, — это недалеко от истины. За ним с тех пор, как он вернулся с войны с японцами, не раз замечались странности. Он служил на флоте. Когда шериф арестовал его, Батч орал, что это «происки черных обезьян», и обвинял его в пристрастии к «цветным». О, он клял всех подряд; будь у него список, он бы простерся отсюда до Уитчем-стрит. Виновен был и я, и шериф Салливэн, и весь город Дерри, и все графство Пенобскот, и… Бог знает кто еще…

Ну а затем… не знаю, насколько это верно, я слышал от Дьюи Конроя. Если он врет — значит, и я тоже. Шериф навестил Батча в Бангорской тюрьме и сказал ему: «Закрой свою пасть и раскрой уши, Батч. Этот черный парень вовсе не хочет суда. Ему не нужно, чтобы ты сидел в Шоушэнке. Единственное, чего он хочет — компенсацию за цыплят. Он оценивает их в 200 монет».

— Шериф, ты можешь засунуть их себе в задницу, — буркнул Батч.

— У тебя есть выбор, Батч: либо пару лет возиться с дерьмом в Шэнке, либо заплатить пару сотен монет.

— Ни один суд Мэна не осудит меня за цыплят черномазого, — самоуверенно ответил Батч.

— Понятное дело, — кивнул Салливэн.

— Так какого же… ты треплешь попусту? — заорал Батч.

— Пораскинь мозгами, Батч. Тебя осудят не за отравленных цыплят, а за свастику, что ты нарисовал на курятнике после того, как отравил их.

— Ну вот, оставив Батча с открытым ртом, Салливэн ушел, дав ему время на размышление, — говорил мне Дьюи. А через три дня Батч велел своему брату (который через несколько лет замерзнет в лесу, выпив лишку) продать новенький «меркурий», купленный им на деньги от демобилизации. Так я получил свои 200 долларов, а, Батч поклялся «поджарить» меня, причем трепал об этом всем подряд. Однажды нам довелось встретиться на узенькой дорожке. Вместо «меркурия» он купил старенький «форд»; я был на своем грузовичке. Я отрезал его от Уитчем-стрит и вынул свой «винчестер».

— Когда захочешь «поджарить» черномазого, вспомни, что у него есть эта штука, которая легко продырявит тебя, старая сволочь.

— Ты не можешь так говорить со мной, черномазый, — сказал он, чуть не плача от бессилия что-либо предпринять, и в то же время перепугавшись. — Ты не можешь так говорить с белым.

У меня на руках были все козыри, Майки. И я почувствовал, что настал момент шугануть его, чтоб больше неповадно было. Вокруг не было ни души. Я подошел к его «форду» и левой рукой схватил его за волосы, а правой сунул «винчестер» под подбородок.

— В следующий раз, когда я услышу от тебя «черномазый» или «оборванец», я разбрызгаю твои мозги по твоему же авто. И поверь мне, Батч: если у меня что-нибудь загорится, я точно пристрелю тебя. И не только тебя — твою жену, твоего выродка и твоих бессчетных братьев. С меня хватит.

Тут он зарыдал от бессилия; у меня в жизни не было столь тягостных воспоминаний.

— Что делается, — рыдал он, — когда ниг… когда об… когда парни среди бела дня посреди дороги наставляют на работягу ружье.

— Да уж, — это ни на что не похоже, — согласился я, — только не об этом речь. А о том, пришли мы к взаимопониманию или тебе захочется проверить, правду ли я говорю.

Он согласился считать вопрос решенным, и у меня не было случая усомниться в этом за исключением, может быть, случая с твоей собакой Чипсом. Хотя я не думаю, что это дело рук Батча, скорее всего Чипс нажрался крысиной затравки…

— С тех пор, — продолжал отец, — мы вздохнули свободнее. И оглядываясь назад, я ни о чем не сожалею. Мы неплохо жили, а если мне и снилось иногда «Черное Пятно», то у кого не бывает дурных снов.

28 февраля 1985

Когда еще я собирался предать бумаге рассказанную отцом историю о пожаре на «Черном Пятне», и до сих пор не написал ни строчки. Поистине, как во «Властелине Колец»[41] одна тропинка приводит к другой, и тропинки моих мыслей, сливаясь и разветвляясь, могут завести… куда угодно. Рассказы цепляются в памяти один за другой, и очень часто я забываю, с чего начал…

Но голос рассказчика для меня всегда узнаваем: низкий неспешный голос отца, временами прерываемый смешками. С паузами — сходить в туалет, высморкаться или достать из холодильника банку «Наррагансетта». Голос, довлеющий над остальными, голос на все времена, единственный, ассоциирующийся у меня с Дерри — в противовес кассетам с интервью Айвза и прочими моими записями.