Далия Трускиновская - Ксения

ГРАФ. Стало быть, потому и бродит, что перестала верить в Божье милосердие?

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да и в Божью справедливость заодно. Ведь коли послал Господь тому полковнику Петрову смерть без покаяния — выходит, за что-то его покарать желал?

ГРАФ. А не противоречите ли вы себе, батюшка? Коли Бог его покарал стало быть, он и впрямь все грехи за собой поволок, да и без последнего причастия! Так чем же ваше рассуждение умнее рассуждения юродивой?

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Тем, что я в Божье милосердие верую!

ГРАФ. А коли превыше всего — Божье милосердие, стало быть, смерть без покаяния — разве что для вдовы и сироток горе, а сам покойник в обряде не больно нуждается.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Вольтеровы еретические бредни вы, ваше сиятельство, кому-нибудь иному проповедуйте.

ГРАФ. Уж и порассуждать нельзя? Но коли мы поставили превыше всего милосердие, так не милосердно ли будет этого Андрея Федоровича убрать с улиц, поместить в Новодевичью обитель, чтобы матушки там за ним доглядели? Будет в тепле, сыт, может, и к делу приставят.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Это будет справедливость. По справедливости вдова полковника Петрова должна получать пенсион за мужа, и вы сейчас придумали, как ей этот пенсион возместить. А милосердие, может, в том и заключается, чтобы человек беспрепятственно избранный путь прошел до конца… Как знать?.. Мне этого знать не дано…

Граф пожал плечами и отвернулся, что-то высматривая в окне кареты.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да и я чего-то в суесловие пустился, прости, Господи, мя грешного… Верно, верно молился святой Ефрем Сирин: Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми…

Сквозь молитву пробивается иной голос.

ГОЛОС ОТЦА ВАСИЛИЯ. Как же мне с ним быть-то? Мудрствует, хитросплетением словес балуется, Господи, а мне — соблазн! Однако что бы я без него делать стал? Ряса на мне — и та от его щедрот!.. Иконостас поновить вот денег обещал… Господи, коли он такое прилежание имеет, так, может, и не грех — в этих словоблудных и еретических беседах участвовать? Прости, Господи, вразуми, Господи, раба твоего, его сиятельство… И лестница на колоколенку прохудилась, того гляди, звонарь Сенька шею свернет… И попадья моя опять брюхата… И еще, Господи, есть у меня прошение племянника Ивана в службу определять пора… И еще, Господи, покамест не забыл…

Голос тает.

ГРАФ. Делать нечего — придется читать проклятого Вольтера…

Сцена двадцать первая

Прасковья быстро подошла к образам, упала на колени.

ПРАСКОВЬЯ. Матушка Богородица! Согрешила я, согрешила! Молчала, как дура бестолковая! Он говорит — жена, мол, нужна обстоятельная — не щеголиха, не вертихвостка, а чтобы вела дом и сыновей рожала. Вот ты мне, говорит, сударыня, в самый раз и подходишь. Тебе полковница Петрова дом отписала, у меня деньжишек прикоплено — вот и заживем, говорит! А я молчу да в пол смотрю… Соглашаться надо было, под венец идти… Он мужчина видный, отставной унтер-офицер… Да ты же и сама все с небес видела…

Прасковья в волнении закрыла лицо руками. И возник иной голос.

ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Матушка Богородица — впервые в жизни ведь ко мне посватались! Вот радость-то!.. То за спиной ломовой лошадью звали, а то и ко мне ведь сватаются! А что лошадь? Лошадь тоже тварь Божья, хлеб зарабатывает в поте лица…

ПРАСКОВЬЯ. Когда Господь посылает — брать нужно, а не ерепениться. Согрешила я, Матушка Богородица, через глупость свою!..

ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Нет, не пущу, не пущу в этот дом чужого… Режьте меня, жгите меня — не пущу… Нечего ему тут быть… Барыня Аксинья Григорьевна пусть чудит, как вздумается, а я тут все соблюдаю, как при нем было… как при Андрее Федоровиче, свете моем ясном…

ПРАСКОВЬЯ. Видно, не нянчить мне младенчика, Матушка Богородица, а ведь только младенчика всегда и хотела… пусть бы пригулять незнамо от кого, прости на глупом слове… А тут унтер-офицер сватается, а я, дура бестолковая, и обмерла…

ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Кабы это его дитя было!.. Пылинки бы сдувала!.. И ничего бы больше не нужно — сухую корочку глодала бы, лишь бы растить его дитя…

ПРАСКОВЬЯ. Прогнала я его, прогнала! И впредь не велела ходить — как бы соседи дурное не подумали!.. Ох, кто это? Кого несет нелегкая?..

Поднявшись с колен, она поспешила к двери — и тут появился Андрей Федорович, встал в дверях — и ни с места. За его спиной показался ангел. Прасковья от неожиданности шарахнулась и перекрестилась.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вот здесь мы с Аксиньюшкой моей жили…

ПРАСКОВЬЯ. Жили, Андрей Федорович. Зайди ко мне постного пирожка отведать. Среда, чай. Капустный уж в печи сидит, вынимать скоро.

Андрей Федорович помотал головой.

ПРАСКОВЬЯ. Зайди, голубчик. Я в домишке твоем все на свой лад переставила, горшки и плошки новые купила, а Аксиньюшкины бедным людям раздала. Я скамью большую к бабке Никитишне снесла. Зайди, свет Андрей Федорович — все у меня иное. Зайди, не отказывай — грешно тебе…

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. И то. Зайду.

Он шагнул к Прасковье и неожиданно погладил ее обеими руками по плечам.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ты, радость, не отчаивайся. Пошлет тебе Бог младенчика.

Ангел кивнул.

ПРАСКОВЬЯ. Не трави душу, Андрей Федорович!

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А ты молись — и будет тебе младенчик! Крохотный, волосики кудрявые, глазки синенькие… вот такой…

Он показал руками, каков будет младенчик, и прижал было незримое дитя к груди, но вдруг замотал головой.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Молись, Параша! И я о тебе помолюсь.

Затем он взял со стола, с прикрытого салфеткой блюда, два пирога, сунул их в карман, повернулся и, не благодаря за пироги, не прощаясь, пошел прочь. Ангел, перекрестив Прасковью, — следом.

Сцена двадцать вторая

Поздно ночью в карете возвращается домой Анета — одна…

АНЕТА. Велено доставить, велено доставить! Да что я — сундук какой, чтобы меня на квартиру доставить?! Я — артистка, я куда хочу — туда и еду… Я сегодня Венеру танцевала, и сама государыня одобрить изволила! А девчонки молодые тонконогие… Дуры они! У итальянок учатся! И итальянки дуры только и умеют пируэты крутить и антраша отбивать… А что — пируэт? Тьфу — пируэт!..