Маркус Хайц - Ритуал

Что сталось с его сыном, что сделало его таким? В ответ на вопрос Жана «Почему?», деревенский священник заявил, что это испытание Божие, из горнила которого и он сам, и его семья выйдут сильнее, чем прежде. С тех пор Жан не хотел иметь дела с Господом, который снова и снова заставлял его страдать без причины. То, что он отвернулся от креста, не расположило к нему людей, что заново предстало перед ним сегодня на постоялом дворе. Но Жан постарался прогнать эти мысли.

— Идемте, — тихо сказал он и первым поспешил по улице, ведущей из Шолака. Тем временем снова повалил снег.

Они шли, как могли быстро. Лишь когда немногие огни деревни остались позади, Жан вздохнул с облегчением. Теперь уже мало что может случиться. Никто не видел их с мертвым мальчиком.

— Нам сюда.

Антуан обогнал отца и повел его к тому месту посреди поля, где они с Пьером наткнулись на ужасную находку. По пути он даже под ноги ни разу не посмотрел, чтобы разыскать следы. По всей очевидности, прекрасно запомнил путь.

Добравшись до места, они опустили тельце в неглубокую яму и еще несколько минут горестно смотрели, как ложатся на уже остывший трупик снежинки, укутывая его тонким одеялом. Не пройдет и часа, как от него останется лишь холмик посреди поля. По счастью, снег скроет и их собственные следы, и кровь.

— Пошли. Нельзя терять времени.

Снег подгонял охотников. Жан различал еще достаточно четкие следы бестии, чтобы по ним пройти до близкого леса. Сыновья двинулись по обе стороны от него с заряженными и взведенными мушкетами, готовые в любой момент открыть огонь по твари. Но опытному леснику вскоре стало ясно, что сегодня придется обойтись без поисков. Снежинки падали слишком густо, стирая все следы.

— Вернемся назад в Шолак? — спросил, зевая, Антуан. — Время позднее, я ужасно замерз, а бестию мы сегодня не встретим. Я уже даже следов ее не вижу. Надо было прихватить с собой Сюрту. Он бы взял ее след.

— Пес останется в Теназейре с остальной сворой, — оборвал его отец. — Люди и так уже достаточно о нас судачат.

Вид у Пьера был все такой же измученный, но над по-дернутым коркой льда шарфом глаза блестели решимостью.

— Мы едва не наступаем ей на пятки. — Он повернулся к отцу, — Нельзя допустить, чтобы завтра или послезавтра нам рассказали про новые жертвы. Это день рожденья Господа. Мы сможем отпраздновать его смертью дьявола!

— Не тревожься, Пьер. — Отец хлопнул старшего сына по плечу. — Твой брат прав, толку от этого не будет. И кто: и тет, куда заведут нас завтра убийства твари.

Он подошел к краю леса, чтобы, оглядываясь по сторонам, поискать огни, мерцавшие за серой пеленой. Огни выпели бы их на дорогу к какому-нибудь хутору, где в такую погоду им не откажут в ночлеге. Возвращаться в деревушку ему совсем не хотелось.

По колено проваливаясь в глубокий снег, Пьер поспешно заступил ему дорогу.

— Это наш долг, отец! — пылко воскликнул он, срывая шарф. — Мы в ответе за то, что она творит бесчинства среди людей. В день Страшного суда Спаситель накажет нас тем сильнее, если мы не сделаем все, что в наших силах, дабы искупить свою вину.

Жан не нашелся что возразить, а потому лишь молча указал на светлое пятно в снежной пелене и первым направился в его сторону. На том спор прекратился. Антуан с облегчением вздохнул и осторожно высвободил курок своего мушкета, а после без единого слова прошел мимо брата, чтобы последовать за отцом.

Пьер же гневно топнул сапогом в снег.

— Счастливого Рождества, бестия, — пробормотал он, повернувшись в сторону густого подлеска. — Отец только что подарил тебе жизнь.

Он побрел вслед за остальными, но ему казалось, он почувствовал, как из укрытия в подлеске в спину ему впивается взгляд красных глаз их врага. Пьера передернуло, он в последний раз обернулся, но ничего за пургой не увидел.

Глава 4

Эрик рассматривал картину возле обтянутой тяжелой материей двери. Это был шедевр Караваджо «Игроки в карты»: три франта играют в карты, и двое обманывают третьего. Ему показалось странным, что управляющий наследством решил повесить в своем кабинете именно это произведение одного из самых влиятельных художников итальянского барокко. Следует ли считать его предостережением наследникам?

Он глубже погрузился в кресло, которое подвинул спинкой к внушительному книжному шкафу. Так он видел разом и обе двери, и окно. В знак траура белый лаковый плащ он сменил на черный сюртук. Благодаря черным кожаным штанам, черным же сапогам и пуловеру он почти сливался с обивкой кресла.

В той же одежде он неделю назад стоял у могилы. Иоганна фон Кастелла похоронили семь дней назад. Его прах покоился на мюнхенском кладбище Вальдфридхоф, похороны состоялись в самом узком кругу. Честно говоря, одного Эрика не хватило, чтобы создать круг, но так звучат обычно описания одинокой жизни и одиноких похорон.

Да, конечно, кое-кто пришел. Но Эрик решил не давать некролог в газетах и не посылать приглашение. А потому не явились ни дальние знакомые, которых трудно избежать, ни его родственники с материнской стороны, чтобы для приличия поплакать над человеком, которого, и сущности, не знали. Иоганн фон Кастелл иногда поддерживал их деньгами и посылал подарки к праздникам. Не более того. Он любил свою жену, но не ее родителей, тетушек, дядюшек и кузин.

Из семьи Кастеллей больше никого не осталось. С ночи всех святых Эрик остался последним в их опасном бизнесе, которому явно грозило закрытие. Его наследству. Или, по всяком случае, самой значительной его составляющей. Чтобы узнать об остальном, он сидел сейчас в кабинете нотариуса.

Больше всего ему хотелось уйти, ожидание не сулило ничего хорошего — ведь оно позволяло слишком многим мыслям проникнуть за стену, которой он их окружил. Боль от утраты отца, неизвестность, мучительные вопросы: кто взорвал виллу, что делать дальше…

Все лежало в руинах: дом, лаборатория, сама его жизнь. У него не было сомнений, что впервые добыча развернула копье и глубоко вонзила острие в потроха охотнику. Эрик все еще пребывал в оцепенении, но знал, что вскоре охота должна начаться вновь.

Он снова и снова спрашивал себя, почему отец пошел к Упуаут один. Время активной охоты он давно оставил позади, возглавив анализ и планирование и сосредоточившись на научных исследованиях. Мысль о панацее от заразы все больше завладевала его жизнью. Эрик же брал на себя акции по всему миру. Он не разделял увлечение отца колбами и медикаментами, но все же вынужден был ими заниматься. Таково было требование отца. К сожалению, занимался он ими слишком мало и теперь оказался беспомощен.