Триллер в призрачных тонах - Владимир Алексеевич Колганов
— Эльдар Александрович! По случаю двадцатипятилетнего юбилея журнала «Искусство кино» мы намерены опубликовать интервью с людьми, внёсшими наибольший вклад в развитие российской кинематографии.
Рязанов не то, чтобы растерялся, но, видимо, почувствовал себя не в своей тарелке:
— Вы, наверное, с Пырьевым меня спутали.
— Дойдёт очередь и до него. А пока я хотел бы узнать, что за фильм снимаете.
— «Карнавальную ночь».
— В каком жанре?
— Да вот хотел поставить сатиру на чиновников сталинской закваски, но… — тут он развёл руками, словно бы извиняясь. — Но, видимо, получится совсем не то. Парадокс истории! Сталин говорил, что нам нужно больше Гоголей и Щедриных, а после того, как покончили с диктатурой и вроде бы настала оттепель, оказалось, что сатира больше не нужна, — и, снова как бы принося извинения за то, что не оправдал надежд, Рязанов пояснил: — Приказано снять весёлый фильм, чисто развлекательный… Но это уже не для печати, а то нас, чего доброго, прикроют.
— Уверен, что всё у вас получится. И лирические фильмы будете ставить, и остросатирические.
— Насчёт сатиры — это вряд ли. Сильный правитель критики не испугается, а вот слабому сатира ни к чему, — тут он махнул рукой: — Что-то я разболтался. Извините, меня работа ждёт.
Уже покидая съёмочную площадку, Терентий Павлович прокручивал в уме слова Рязанова: «Пожалуй, он не прав. Любой правитель опасается критики, даже конструктивной, причём не только потому, что боится потерять власть. Причина в том, что не хватит времени со всеми спорить, доказывая свою правоту, да и признавать ошибки как-то не с руки. Гораздо проще и надёжнее с высокой трибуны заявить, что всё у нас идёт по плану, а сомневающимся затыкать рот, не подпуская к микрофону».
И снова декорации изменились, снова Терентий Павлович в Кремле, стоит перед окном и думает: «А не пора ли возвращаться? Ведь ничего нового я здесь не узнаю — всё то же самое было, есть и будет, и по сути не изменится, разве что фасад подкрасят и новую мебель завезут».
Глава 12. Финита!
И вот он опять всё в том же кабинете, только обстановка поменялась — похоже, сделали евроремонт. А вождь молчит, смотрит на Дынина в упор, словно бы пытается проникнуть внутрь черепной коробки и разузнать, какие мысли блуждают по извилинам. Наконец, сказал:
— Я слышал, вы посвятили себя изучению роли личности в истории. И как, дело продвигается?
— Работаю, не покладая рук. Всех, от Ивана Грозного до Бориса Ельцина, как бы рентгеном просветил насквозь. Даже успел кое с кем переговорить.
Президент в недоумении:
— Это как?
«Только бы не проболтаться! А то опять отправят в "жёлтый дом"». Пришлось по-быстрому сочинить что-то в стиле фэнтези:
— Ну это новейший приём в политологии. Пытаешься представить, что некий вождь из прежних времён перенёсся к нам, сюда, и на основе своего опыта и знаний воображаешь, что ведёшь с ним разговор.
— И что же подсказал вам Грозный?
— Говорит, что, если воров и жуликов полным-полно, пора опричное войско собирать.
— Так ведь есть у нас полиция, служба безопасности…
— И я ему о том же. А он настаивает, что этого явно недостаточно.
— Что ж, я подумаю. А с кем ещё таким образом удалось переговорить?
— Ну вот Брежнев, например, считает, что народ всегда обманывают, а он, то есть народ, этому даже рад.
— И неудивительно! Людям опасно говорить всю правду, потому что могут сделать неправильные выводы. А тогда и проголосуют не так, как надо, и резко снизится производительность труда… В общем, весь набор негативных последствий от этой правды. Но кое-что всё-таки придётся рассказать. Вы с этим согласны?
— Ну да.
— А что же с Ельциным?
Терентий Павлович задумался: «Стоит ли правду говорить? А ну как президент сделает неправильные выводы? Эх, ма, была не была!»
— Борис Николаевич странные слова сказал про Украину, до сих пор не могу в них разобраться. Будто бы баба с возу — кобыле легче, да и прочие нахлебники ему даром не нужны.
— Да уж, он мастер выдавать такие загогулины. Да бог с ним! Что у нас там дальше?
— Ну вот, к примеру, Горбачёв. Сказал, кто правит, тот и прав, так было всегда, а партии — что-то вроде ширмы, за которой делят большой пирог под названием Россия. Ну а объедки достаются нам.
— Так, так. И за что же ратует?
— За возрождение Политбюро ЦК.
— Что ж, в этом есть здравое зерно. Полезнее для дела ограничиться узким кругом осведомлённых лиц вместо того, чтобы тратить время на споры с оппонентами, — президент взмахнул рукой, словно бы отгоняя назойливую муху, а затем продолжил: — Ну ладно, это всё вожди второго ряда. Другие что, отказались говорить?
— Да нет, вот Сталин утверждает, что совершил ошибку, не двинув войска на Берлин в середине тридцатых годов. Да и теперь, мол, наступаем на те же грабли.
Президент мотнул головой, выражая недовольство:
— Ему легко об этом говорить. Но если бы разбирался в текущей обстановке… Я бы послушал мнение Ильича. Он-то что об этом думает?
«Если скажу, не видать мне больше никогда свободы! С другой стороны, против правды не попрёшь — не могу же я исказить слова вождя, основателя СССР». Когда стал говорить, закрыл для верности глаза — только бы не видеть лица президента, а то заикой можно стать, если очень уж рассердится:
— Вот что он сказал, цитирую по памяти, но почти дословно: "Нельзя победить, если не имеешь троекратного превосходства над врагом! Я имею в виду экономику и финансы. Нельзя победить, если народ вас не поддержит, причём не только здесь, в России. Ну и самое главное: тем, кто жаждет крови, кто ради благой цели готов шагать по трупам, тем гореть в аду!"
Терентий Павлович завершил этот монолог, но глаза открывать так и не стал — всё потому, что боязно. Прошло, наверное, с минуту, и вот наконец услышал голос:
— Ну и зачем мне эта хренотень?
— Так ведь сам Ленин говорил…
— И слышать не хочу! — вождь замахал руками, но после недолгой паузы продолжил, перескочив сразу на другую тему: — Ладно, памятники мы с лужайки уберём, наверняка это чья-то злая шутка. Так что идите, работайте на своём директорском посту и выбросьте из головы все эти бредовые идеи. И нам спокойнее будет, да и реализация вашей мечты стать
