Одержимость - Рамона Стюарт
Я снова разожгла в гостиной камин, нашла карты, и дрожащими замерзшими пальцами стала раскладывать пасьянс. Вскоре я обнаружила, что кладу на красных королей красных дам, а на «пики» — «крести». Я прошлась по комнатам и еще раз выглянула на улицу. Потом попробовала отрепетировать диалог с Джоэлом, после того как он вернется. Затем вновь села раскладывать пасьянс.
Дети вернулись со своего хоккея около десяти и сразу пошли спать. Они были вежливы и покладисты — как чужие. Лишь один Барон почувствовал, что что-то не в порядке. Обычно он шел спать вместе с Питером и Кэрри, но сегодня устроился возле меня.
Часы на стене пробили два, когда он поднял голову и зарычал. Обычно он лает, разглядывает летающих перед его мордой невидимых мух, иногда даже поднимается на задние лапы и танцует, но никогда не рычит. От его рычания мне стало жутко. Поборов страх, я приказала ему успокоиться, но он поднялся на ноги и залаял на зашторенное окно. Тогда я подумала, что Джоэл не заметит, что окно кабинета закрыто, полезет туда и, пытаясь открыть его, упадет. Я побежала к лестнице, чтобы успеть открыть окно в кабинете, и встретила спускающегося заспанного Питера.
— Что происходит? — спросил он. В это же мгновение в дверь позвонили.
Я попыталась ему как-то объяснить все это, но в голову ничего кроме: «Иди в свою комнату» не приходило. Похоже, Джоэл заметил, что окно закрыто, и изменил свои планы.
— Барон брешет на весь дом, — продолжал Питер, — кто-то звонит в дверь…
— Будь добр, иди в постель.
Он мученически посмотрел на меня, но, будучи Питером, подчинился приказу. Мне повезло, что не проснулась Кэрри.
Трясясь от страха и гнева, я успокоила Барона и стала открывать замок. Открыв дверь, я увидела Джоэла, стоящего в позе полной безнадежности, а руки его были погружены в карманы пальто.
— Салют, Нор, — сказал он. — Забыл попросить у тебя ключ.
— Джоэл! — сказала я в бешенстве и замолчала. При свете лампы, горящей в прихожей, он выглядел ужасно. Его лицо было необычайно бледным, а губы дрожали так, как-будто он еле сдерживал слезы.
— Где ты был? — как можно спокойнее спросила я.
Он пожал плечами — видимо, не доверял своему голосу.
— Ты мог упасть, вылезая из окна, — заметила я.
Он напрягся и слушал меня, не шелохнувшись.
— Куда ты так торопился, что не мог выйти через дверь, как все нормальные люди?
Молчание. Своим привычным жестом он провел ладонью по лбу и быстро сунул руку обратно в карман. Но я успела заметить три свежих царапины на ее тыльной стороне.
— Кто тебя оцарапал, Джоэл? — спросила я.
После этого вопроса он сдался. Покачав головой, он сказал:
— Я не знаю, не могу вспомнить.
Я нахмурилась, думая, что это была новая ложь, но, глядя как устало и беззащитно он качает головой, засомневалась.
— Я был здесь, и это было днем. Теперь я снова здесь, а теперь уже ночь.
Я смотрела на него, и во мне зрело убеждение, что он говорит правду.
— И ты не помнишь, как спускался по стволу винограда? — спросила я.
Он с горечью посмотрел на меня:
— Бог с тобой, Нор! Я до смерти боюсь высоты.
Тут я вспомнила, что как-то в отпуске в Калифорнии я помогала ему спуститься с обрыва на пляже. Он был буквально парализован страхом. Обрыв этот гораздо ниже, чем окно кабинета.
— Джоэл, что же ты принял? ЛСД? Или этот свой кайф, из Марокко?
Он покачал головой, и я поверила ему.
— Ничего, — сказал он. — И в тот вечер — тоже ничего. Я пробовал пару раз, но не в тот день.
Он вынул руку из кармана, и мы оба посмотрели на его царапины.
— Завтра я позвоню Эрике, — сказал он.
Пять.
Следующий день у Эрики был свободен, и она могла начать работать с Джоэлом. Ее пациент, археолог, уехал в Ирак изучать цилиндрические печати шумеров, и Джоэл стал посещать ее по вторникам и четвергам. Вскоре нам всем стало легче, как-будто Эрика подняла с нашего дома некую холодную завесу.
За это время Джоэл влился в нашу семью. Он принимал участие в церемонии мытья посуды, спорил с детьми о ванной и о телефонном времени.
Он не высказывал каких-либо намерений вернуться в свою квартиру. Напротив, он перевез к нам одежду, транзистор и портативную пишущую машинку, а затем вновь устроился работать редактором, и однажды, зайдя к нему в кабинет, я заметила, что он начал переставлять мебель.
— Я вижу — ты передвинул стол, — сказала я.
Стол, к тому же, был завален бумагами. Не могу сказать, что мне это понравилось: я люблю порядок.
Он посмотрел на меня, но, если и уловил иронию в моих словах, то пропустил ее мимо ушей.
— Мне нравится смотреть в окно, когда я работаю.
Он поставил стол возле окна, за которым открывался вид на многочисленные кирпичные викторианские домики, как бы сошедшие с почтовой открытки.
— Именно по этой причине я сижу к нему спиной, — сказала я. — Оно меня отвлекает.
Он поцокал языком, чтобы подчеркнуть слабость моего характера, а затем продолжал изучать разноцветные виды Неаполя. Я подошла к полке со словарями, нашла то слово, за которым пришла, и уже собиралась было вернуться к своей пишущей машинке, как он отложил журнал в сторону.
— Нор, — сказал он, — те провалы в памяти… ведь они были неспроста.
— Правда? — осторожно осведомилась я. Эрика была моим другом, поэтому возникшая ситуация была очень деликатной. Конечно же, если бы она не была высокопрофессиональным психиатром, то никогда бы не взялась лечить Джоэла.
— Это и впрямь какая-то необычная реакция на галлюциногены.
— Но ты же говорил, что не… — начала было я, а затем спохватилась. Спорить по этому вопросу не стоило. В нем уже чувствовалось раздражение, но он отогнал его, чтобы объяснить свою точку зрения.
— Я не говорил, что никогда не
