Челси Ярбро - Тьма над Лиосаном

Дилингр громко расхохотался, откинув назад лохматую голову и полузакрыв покрасневшие от выпитого глаза.

— Да, славное было времечко! Очень славное, да!

Остальные мужчины согласно взревели, а некоторые даже попытались запеть. Пентакоста, морщась, прикрыла уши руками. Она ненавидела этих мерзких датчан с такой силой, перед которой все ее глубочайшее отвращение к Гизельберту, навязавшему ей роль безмужней жены, могло бы сойти за легкую, мало что значащую неприязнь. Страшно вспомнить, каким унижениям они ее подвергали. А о тех, каким не подвергали, подумать вдвое страшней! Самое мерзкое, что она невольно даже испытывает к ним нечто вроде симпатии за то, что самые гнусные издевательства ее не коснулись. Ох, как она ликовала бы, если бы с каждого из них живьем содрали кожу, но об этом сейчас можно только мечтать. Еще ей совсем не понравились жители Бремена, захваченные в тот же день, что и она. Жалкие, дурно пахнущие — какие-то дикари, а не люди. И как они только отважились напасть на Лиосан?

Беренгар тоже хорош. Ему давно бы пора разыскать ее. И выкупить. Но он, очевидно, беспомощен, как и весь мужской род. Тряпка, размазня. Прожужжал ей все уши о своей несказанной любви, а дошло до дела — и где он? Маргерефа Элрих тоже изрядный слюнтяй. Мялся, намекал непонятно на что — грош цена всем этим намекам. А ведь он королевский уполномоченный, и его прямая обязанность — заботиться обо всех королевских подданных, попавших в беду. Отец тоже никогда не вызывал в ней особого уважения. Правда он может послать своих воинов урезонить датчан. Но куда эти воины ее привезут? В отеческий замок? Благодарим покорно, ей никогда не хотелось там жить. Но самый худший из всех, конечно же, инородец. Вспомнив о нем, Пентакоста едва не взвыла от ярости, но вовремя удержала себя. Нет, если бы он захотел, она охотно ему отдалась бы. Но он отвернулся и своими шашнями с Ранегундой нарочно ее горячил! Как он смел обращаться с ней словно с рыночной шлюхой? Она с ненавистью глядела на спины датчан. Животные! Им бы жевать да жевать, они не знают тонкого обращения. А Сент-Герман знает, и потому он много хуже этих ублюдков. Ведет себя словно человек, бывающий при дворе, но неизвестно, кто он на деле. Возможно, всего лишь дворцовый лакей, шарлатан, нахватавшийся лоска и нарочно уехавший в глушь, где его некому разоблачить.

Рабы потащили к столу колья с целиком насаженными на них кабанами. Датчане ревели, глядя, как Дилингр отрезает себе три первых ломтя, затем ринулись кромсать свиные туши ножами, теснясь и отталкивая друг друга в надежде урвать самый лучший кусок. Взгляды и жесты их были свирепыми, но свар не случалось. Все понимали, что мяса достаточно и это всего лишь игра.

Пентакоста сидела очень тихо, невольно сглатывая слюну. Как все-таки они отвратительны, эти огромные волосатые мужчины с большими ножами и всегдашним их буйством! Ее и на родине оскорбляла мужская манера глядеть на нее словно на породистую кобылу, а уж датчанам этого она никогда не простит. Однажды они заплатят за все, что ей тут пришлось пережить, она посчитается с ними за каждый час, за каждый миг унижения! Пентакоста не шевельнулась, но крепко стиснула зубы и кулачки.

Датчане меж тем насытились и уселись удобнее, чтобы переварить угощение. Дилингр, рыгнув, дал знак ожидавшему менестрелю подойти к очагу.

— Мы одичали, болтаясь в лесах, и слышали там только свои же россказни, в которых нет ничего, кроме пустого бахвальства, — заявил он под дружный хохот приятелей. — Нам, Осред, весьма не хватало тебя. И разумеется, твоей арфы. Спой же нам что-нибудь, чтобы мы впечатлились и вместе с героями твоих песен возрадовались или отерли слезу.

Менестрель, худощавый и скромно одетый человек средних лет, неуверенно двигаясь, добрел до камина и, перебирая струны своего инструмента, завел балладу об одном датчанине, который выкрал детей у христианина-епископа и повез их с берегов Балтики на Черное море, чтобы продать мусульманам. В пути ему пришлось испытать множество приключений и снискать попутно любовь череды изнывающих от страсти красавиц. Голос арфиста был грубоватым в сравнении с пением Беренгара, но датчане жадно внимали ему, встречая каждый новый куплет радостными воплями и фривольными жестами. Пентакоста оскорблено молчала, ибо баллада была, на ее взгляд, омерзительной, выставлявшей франков и германцев корыстолюбивыми, туповатыми рыцарями, убивающими без разбору крестьян, кичащимися богатыми боевыми доспехами и оружием, каким они не умели с толком распорядиться. Она чуть было даже не фыркнула, когда греческая королева призналась герою, что ждала лишь его, ибо ей нянька еще в детстве сказала, что настоящей мужской силой обладают только датчане. Далее шла любовная сцена, и, по мере того как она развивалась, слушатели восклицаниями подбадривали героя и помогали советами его даме. Когда менестрель наконец завершил выступление, датчане выразили свой восторг так бурно, что, казалось, гром аплодисментов и улюлюканье вот-вот обвалят потолок. Певец, высоко вскинув арфу, двинулся обратно к столу, и только тут Пентакоста осознала, что человек этот слеп. Но это открытие лишь подвигло ее с много большим презрением взирать на жалкого червяка, принужденного добывать свой хлеб исполнением глупых и непристойных песен и не способного на что-либо иное.

Арфиста между тем усадили за стол и поднесли ему чашу хмельного.

— Пей, Осред, — велел Дилингр. — И как следует подкрепись. Мы хотим прослушать другую балладу.

Датчане, смеясь, выпили за Осреда и принудили того осушить чашу до дна, после чего арфист принялся за еду. Он ел быстро и жадно, словно бы опасаясь, что его могут в любой момент отшвырнуть от стола.

— Ты споешь нам о своенравных красотках, — говорил, пока слепец насыщался, Дилингр. — Ведь красота и строптивость идут рука об руку, мы все это знаем. — Он искоса взглянул в угол, где сидела светловолосая пленница, и с решительным видом прибавил: — Спой нам о том, к какому концу приводят женщин упрямство и вздорность.

Осред, уловив в тоне хозяина пиршества жесткость, понимающе закивал:

— У меня есть на примете такая баллада. Ручаюсь, она вам придется по вкусу.

Дилингр отгреб от арфиста еду.

— Тогда бери свою арфу и пой.

Рабы внесли в зал еще несколько блюд, и запах рыбного заливного, присыпанного приправами, наполнил рот Пентакосты слюной. К столу подтащили новый бочонок с медом, а Осред, занявший прежнее место у очага, ударил по струнам. На этот раз он хриплым речитативом поведал собравшимся историю о неверной женщине, убившей своих незаконнорожденных детей, а затем и любовника, в наказание за что ей отрезали груди и раздвоили язык.