Дин Кунц - Неведомые дороги (сборник)

"Галлюцинация", – с облегчением подумал я. Вчерашняя пурга из лепестков была галлюцинацией.

Выбежал во двор, внимательно осмотрел зеленую траву под деревьями. Обнаружил лишь несколько лепестков, сорванных ветром.

С облегчением, но где-то разочарованный вернулся на кухню. Сварил кофе. Налил чашку. И тут вспомнил про лепестки, которые бросил на пол в библиотеке.

Выпил две чашки кофе, прежде чем набрался мужества и заставил себя пойти в библиотеку. Лепестки лежали там, где я их и бросил – пожелтевшие, скукожившиеся. Я их поднял, сжал руку в кулак.

"Нет, – сказал я себе, – ты не должен верить в Христа, в Бога-Отца или какого-то бестелесного Святого духа.

Религия – это болезнь.

Нет, нет, ты не должен верить в эти глупые ритуалы, в догмы и доктрины. Фактически, ты не должен верить в бога, чтобы признавать существование загробной жизни.

Иррационально, нелогично.

Нет, подожди, подумай об этом. Так ли невозможно, что жизнь после жизни совершенно естественна, что в этом нет ничего божественного, это явление природы? Гусеница проживает одну жизнь, потом трансформируется и живет снова уже как бабочка. Тогда, черт побери, почему не предположить, что наши тела – это гусеницы, а души улетают в другую реальность после того, как более не могут использовать тела? По сути, та же трансформация, что и у гусеницы, только более высокого порядка".

Медленно, со страхом, но и с надеждой, я прошел через дом, вышел из двери черного хода, направился к вишням. Встал под ними, разжал кулак, открыв лепестки, оставшиеся от вчерашней пурги.

– Бенни? – с благоговейным трепетом позвал я.

И лепестки снова начали падать. С обеих деревьев – бело-розовые, лениво кружась, на траву, на мои волосы, одежду.

Я застыл, как изваяние.

– Бенни? Бенни?

В минуту землю укутало белое покрывало, ни одного лепестка не осталось на ветвях.

Я рассмеялся. Нервным смехом, который мог перейти в маниакальный хохот. Я не контролировал себя.

Заговорил вслух, уже не знаю, почему: "Я боюсь. О дерьмо, как я боюсь".

Лепестки начали подниматься с травы. Не несколько – все. Вернулись на ветки, с которых только что упали. Тот же снегопад, только в обратном направлении. Нежные лепестки гладили мне лицо.

Я вновь рассмеялся, смеялся и смеялся, но страх быстро сходил на нет, смех становился веселым, радостным.

Через минуту бело-розовое облако окутало вишни.

Я чувствовал, что Бенни не внутри одного из деревьев. Феномен, с которым я столкнулся, служил подтверждением языческих верований не больше, чем христианства. Но он где-то был. Он не ушел навсегда. Он где-то был и, когда пришло бы мое время уйти туда, где сейчас находились он и Элен, от меня требовалось лишь верить, что их можно найти, и тогда я бы точно их нашел.

Скорлупа моей навязчивой идеи треснула с таким грохотом, что его, должно быть, услышали в Китае.

В голову вдруг пришла цитата из Герберта Уэллса. Я всегда восхищался его книгами, но самыми жизненными, пожалуй, были написанные им слова, которые я вспомнил, стоя под вишнями: "Прошлое – это начало начал, и все, что есть и было – сумерки зари".

Он, разумеется, писал об истории и о долгом будущем, которое ожидает человечество, но эта мысль соотносилась со смертью и загадочным воскресением, которое следовало за ней. Человек мог прожить сотню лет, но его длинная жизнь являлась лишь сумерками зари.

– Бенни, – прошептал я. – О Бенни.

Но лепестки больше не падали, и в последующие годы я больше не получал никаких знаков свыше. Да я в них больше и не нуждался.

С того самого дня я знал, что смерть – это не конец, и я, умерев и воскреснув, соединюсь с Элен и Бенни.

А как же бог? Он существует? Не знаю. Хотя я уже десять лет верю в загробную жизнь, в церковь так и не хожу. Но если после смерти попаду в какую-то другую реальность и найду, что он ждет меня, не удивлюсь и приду в его объятия радостный и счастливый, потому что там меня ждет встреча с Элен и Бенни.

Несколько слов читателю

Глава 1

В восемь лет я писал рассказы на листках из блокнота, потом закреплял скрепками и в обложке из цветной бумаги пытался продать эти "книги" родственникам и соседям. Каждая такая "книга" уходила за пятицентовик, то есть за вполне приемлемую, конкурентоспособную цену, если бы в моей округе существовал рынок произведений учеников начальной школы. Другие дети, однако, отдавали предпочтение более традиционным для этого возраста занятиям: баскетболу, бейсболу, футболу, отрыванию крылышек у мух, поколачиванию младших, производству взрывчатых веществ из таких подручных продуктов, как стиральный порошок, спирт для растирки, "Спэм"[35]. Я продавал мои «книги» с таким энтузиазмом, что, должно быть, всех крепко достал, точно так же, как достают прохожих нынешние кришнаиты.

Я не собирался вкладывать заработанные деньги в сверхприбыльное предприятие, не мечтал о богатстве. В конце концов, мне удалось заработать чуть больше двух долларов, прежде чем смекалистые родственники и соседи провели секретную и, разумеется, никем не санкционированную конференцию, на которой приняли решение более не покупать рукописных книг у восьмилетних. Тем самым они, конечно же, ограничили свободную торговлю, не говоря уже о том, что грубо нарушили мои права, закрепленные Первой поправкой[36]. Если министерство юстиции США заинтересуется этим фактом, я думаю, что многие из этих конспираторов по-прежнему живы и их вполне можно препроводить в тюрьму.

Хотя я не собирался ссужать эти пятицентовики под большие проценты или тратить на сладости, я интуитивно понимал, что должен что-то получать за мои рассказы, чтобы люди воспринимали их серьезно. (Если бы Генри Форд, запуская конвейер, раздавал автомобили бесплатно, люди заваливали бы их землей и использовали вместо цветочных горшков. И сегодня не было бы ни системы федеральных автострад, ни кафе быстрого обслуживания, где можно поесть, не вылезая из автомобиля, ни голливудских погонь, ни плюшевых собак, которые многие из нас возят под задним стеклом.) Тем не менее, когда местный картель читателей попытался заглушить мой восьмилетний голос, я продолжил писать рассказы и раздавал их уже бесплатно.

Позднее, став взрослым (точнее, достаточно взрослым), я начал писать рассказы, которые публиковались настоящими издателями в Нью-Йорке. Они не пользовались скрепками и выпускали их не в одном экземпляре. За каждый мне платили больше пятицентовика... хотя, поначалу, не намного больше. Честно скажу, в течение многих лет я сомневался, что писатель может сводить концы с концами, не имея второго источника доходов. Понимая, что вторая профессия писателя должна быть очень колоритной, чтобы потом хорошо смотреться в автобиографии, я подумывал о том, чтобы стать террористом или угонщиком самолетов. К счастью, высокое жалованье моей жены, а также присущие мне скромность и здравый смысл не позволили мне сделаться завсегдатаем федеральной тюрьмы или грудой дымящихся ошметков.