Ольга Михайлова - Быть подлецом

— Проклятый год. Отец, Уильям, Мартин. Мне кажется, мы никогда не снимем траур.

Мисс Элизабет ничего больше не сказала, но Донован понял, что торопиться не нужно. И впрямь, леди, помолчав, продолжила:

— Мартин был излишне чувствителен. Мне всегда казалось, что он слишком хорош для этого мира. — Губы её чуть дрогнули, и она добавила, — или мир слишком дурен для него. Уильям же… он был копией Патрика. И тоже воспринимал жизнь излишне драматично.

— А что значит «воспринимать жизнь излишне драматично»? — настороженно спросил Донован, вкладывая в голос некоторую долю легкомыслия. Он не смотрел в глаза мисс Элизабет, но рисовал. Его вопрос, как он надеялся, выглядел неким праздным интересом.

— Не уметь меняться. Не желать думать. Не хотеть ничего понимать.

Мисс Бреннан сказала так много, что Донован несколько минут не решался продолжить разговор. Потом проговорил.

— Ваш брат Патрик… тоже воспринимает жизнь излишне драматично? — Донован постарался, чтобы в голосе не было особого интереса.

— Да, — в интонации Элизабет промелькнуло презрение, — но Патрик воспринимает жизнь ещё и по-дурацки.

Брови Донована чуть приподнялись.

— Но он не показался мне глупцом. Когда я буду писать его портрет, мне придётся обратить особое внимание на его глаза. Едва я увидел его, мне показалось… — Доран умолк, словно не решаясь продолжить.

Он заинтересовал леди, и она поощрительно улыбнулась.

— Что вам показалось? Взгляд художника интересен. Равно интересен… взгляд умного человека.

На этот комплимент Донован вежливо склонил голову, и заметил:

— Его лицо показалось мне ликом одновременно убийцы и поэта, чьи губы жаждут непознанных наслаждений, а в глазах которого застыли безымянные печали…

Его прервал мелодичный, рассыпчатый смех леди.

— Прелестно! И даже весьма верно. — И тут она с неподдельным интересом осведомилась, — а что вы подумали, когда увидели Райана?

Донован улыбнулся.

— О! Ваш брат Райан породил такое множество художественных ассоциаций, что я до сих пор не могу выбрать правильную. Он очень красивый мужчина.

Улыбка неожиданно сбежала с лица Элизабет. Он сказала тихо и очень серьезно:

— Райан — человек. Один из немногих в этом доме.

Донован понадеялся, что понял слова мисс Бреннан правильно. «Нuman being», сказала она, назвав брата человеком, явно ставя это слово выше определения, данного им самим.

По окончании второго сеанса на полотне был закончен подмалёвок, проступили очертания фигуры и лица мисс Бреннан. Леди понравилась Доновану — самокритичными суждениями, любовью к брату, твёрдой разумностью — и работа отразила взгляд художника: глаза мисс Элизабет светились умом и нежностью, и даже некрасивость привлекала силой и энергичностью линий высокого лба и уверенно сжатыми губами.

После ухода Элизабет Чарльз одержимо работал до вечера. Его начала угнетать мысль, что, несмотря на проведённые здесь два дня, он почти ничего не узнал. Он смешивал с газовой сажей кельнскую умбру и сиенскую землю, стремясь получить точный оттенок глаз девушки, когда вдруг услышал за спиной чьи-то тяжёлые шаги.

Донован обернулся и увидел Патрика Бреннана.

Патрик явно был пьян и, как это свойственно натурам страстным, невесел: вино скорее угнетало и печалило его, чем веселило и погружало в забвение. Несколько минут он безмолвно и мрачно оглядывал полотно, потом пьяно ухмыльнулся.

— Надо же! А вы поняли эту ведьму. Неутолимая зависть к превосходящим её, озлобленность на весь мир, происки и сплетни. Королева интриг, каверз и подвохов. Похожа. — Он развернулся и вышёл, хлопнув дверью. Донован болезненно поморщился, а через мгновение в коридоре послышался грохот и проклятия: судя по всему, мистер Патрик споткнулся на лестнице и проехался по нескольким ступеням.

Патетическая речь Патрика на Донована впечатления не произвела: Патрик был нетрезв и едва ли понимал, что говорит. Но было ясно, что мира в семье нет, и не только братья не ладят между собой, но и сестра Элизабет, обожая Райана Бреннана, терпеть не может Патрика.

Теперь же стало совершенно очевидно, что эта неприязнь взаимна.

На следующий день Донован закончил портрет. Мисс Бреннан попросила его подождать и вскоре вернулась с Райаном и матерью. Миссис Бреннан, внимательно осмотрев полотно, кивнула и обернулась на сына. Мистер Райан улыбнулся художнику и поблагодарил за работу, потом поинтересовался, кто следующий. Он?

— Если не возражаешь, то Патрик, — проронила миссис Бреннан, — он вчера заходил и сказал, что согласен позировать мистеру Доновану. Не ровен час, передумает… — миссис Бреннан не настаивала, а, казалось, советовалась с сыном. Доновану показалось, что у миссис Бреннан сложные отношения с младшим сыном: в тоне ее проступило некоторое отторжение и даже раздражение.

Райан Бреннан спорить не стал, легко согласился и неожиданно для Донована пригласил его к ужину. Чарльз склонил голову и поблагодарил. Он подлинно обрадовался: подобное предложение не было данью уважения племяннику друга семьи, понял он. Нет, его признали почти своим. А подняв глаза на мисс Элизабет и поймав её тонкую улыбку, Донован понял, что инициатива приглашения исходила именно от неё.

Однако вечер в кругу семьи Бреннанов хоть и дал Чарльзу больше понимания об отношениях в доме, чем три предыдущих дня, но, по правде сказать, вызвал недоумение.

За столом собрались все Бреннаны, Ревеллы и Хэдфилды. Стол возглавляла миссис Бреннан, рядом с ней по правую руку сидел её сын Райан, по левую — его дядя Джозеф. Он был спокоен и безмятежен, ел за двоих, во время ужина иронично поглядывал на молодых девушек, беседовал со своей невесткой о фазанах, которых та разводила, любезно интересовался у Райана результатами последних скачек. Райан Бреннан отвечал с некоторой долей фамильярности, шутил и смеялся. Было заметно, что с дядей у него отношения ровные и дружеские. Рядом с Райаном сидела Элизабет с застывшим на лице выражением скучной благовоспитанности. Она прислушивалась к разговору матери, дяди и брата, но не принимала в нём участия, иногда бросая взгляд на сидящего напротив неё брата Патрика и мистера Эдварда Хэдфилда. Взгляд безразличный и скучающий.

Патрик же Бреннан смотрел теперь на сестру со странным пренебрежительным отвращением, но не затрагивал её и к ней не обращался. Весьма часто он поглядывал на другой конец стола, где чинно и скромно, словно выпускницы пансиона, сидели Лотти-Кетти-Летти, сестры Ревелл. Летиция снова смутила художника странным заинтересованным взглядом, её голубые глаза откровенно изучали его. Кэтрин старательно отводила глаза от сидящих за столом, Доновану даже показалось, что она больна, ибо девушка все время куталась в шаль, точно в ознобе, отрешенно смотрела на свечу в подсвечнике, и пламя танцевало в её чёрных глазах.