Вук Задунайский - Балканский венец

Как повелось уже, зовет Баязид князя Милоша в шатер султанов на трапезу, подает ему яства царские да говорит:

– Смотри, князь, обманывал я, убивал исподтишка – а султаном стал. А ты был прям и честен, за других вину брал на себя – и вот ты на пороге смерти. Так кто из нас прав?

– Тьма не может быть правой пред светом, а ложь – пред истиной.

– Эх, светлый князь! Не хуже меня ты знаешь, что империи строятся железом и кровью, ложью и ядом, поддельными письмами и кинжалами в спину.

– Зато потом и рассыпаются в один миг, будто и не было их.

– Но не построить их по-иному!

– Значит, и браться не след. Остается в веках лишь то, что в добре было зачато.

– Все красиво, князь, у тебя на словах. А на деле вот убил я отца своего и брата, дабы султаном стать. Согрешил я пред ликом Всевышнего. Взять бы Ему – да наказать меня смертию. А нет…

– Он накажет тебя жизнью.

– Что ж ты, светлый князь, даже и не убьешь меня? Меня, разорителя Сербии?

– Нет, Баязид, и не проси. Не судия я тебе. Да и не от хорошей жизни отцеубийцами становятся. Бывало, что князья сербские султанов убивали, но чтоб сразу двух да в один день – не было еще такого.

Рассмеялся Баязид:

– Хоть и упрям ты, как ишак, а по сердцу мне! Добрые побратимы из нас вышли бы.

Глянул Милош в глаза Баязиду, хотел сказать ему что-то важное – да запнулся и замолчал. Но потом молвил все-таки:

– Добрые. Только не братаются сербские князья с истребителями народа своего.

* * *

И спустился в тот студеный кладезь,

и главу он из колодца вынул

Лазарь-князя, сербского святого,

на зелену положил на траву,

сам с кувшином за водой вернулся.

Но как жажду утолили вместе

да на черну оглянулись землю —

а главы-то нет в траве зеленой:

через поле голова святая

ко святому поспешает телу,

прирастает, будто так и было!

К вечеру день клонится, тучи свинцовые небо заволокли. Волки рыщут на поле брани, вороны стаями слетаются на кровавую тризну. Вывели янычары царя Лазаря, князя Милоша и других сербов пленных на погибель лютую. Сидит Баязид на троне султановом, на казнь смотрит. Первым встречает смерть царь Лазарь. Стоит он в рубахе белой, ветер треплет седые его волосы. Светел лик царя. Не за себя скорбит он, за народ свой, но знает царь, что двери царствия небесного открыты для всех сербов в Видов день, и не собьются они с пути. Подходит к нему князь Милош и прощаются они, как отец с сыном, обнимаются и троекратно целуются по сербскому древнему обычаю.

– Ты прости меня, господарь мой. Немало грусти я тебе принес. Был несдержан и груб, буйством славился. Не мог спокойно на месте сидеть. Творил что хотел, с тобой не советовался. Судьбу каждый день Божий испытывал. Дочь твою вдовою оставляю. Прости, отец.

– Прощаю тебя, сын мой, хотя и нет за тобой вины. Во всем я виноват, я один. Господарь – плоть от плоти народа своего, негоже ему пребывать в благости, когда такое вокруг деется. Верю я, князь, что скоро мы встретимся.

– Встретимся, владыка. Нам отныне всегда вместе быть.

Падает глава царя Лазаря, за нею – глава князя Београдского, а там головы сербов сыплются, как горох. И кто сказал, что у князей с севера кровь другого цвета, нежели у простых людей? Смотрит на казнь Баязид. Глаза его темные и бездонные, как озера на Дурмиторе, пеленою бледною затянулись. Видит ли он в тот миг бесславную погибель свою от руки черного владыки с Востока? Иль поражение народа своего? Кто знает? Но лишь положил князь Милош главу свою на плаху окровавленную, вышло солнце закатное из-за туч, и заиграли кудри на ветру золотом червонным. Отвернул глаза Баязид, не посмел на красоту такую смотреть. Негоже тебе было, светлый князь…

Подходит после казни к Баязиду царедворец лукавый. Подносит две головы – с седыми волосами и золотыми. Говорит он Баязиду:

– Чего делать нам с псами этими? Скормить их свиньям? Иль на копья поднять, дабы все могли видеть позор их?

Ударил Баязид царедворца сапогом в лицо. Покатился тот по ковру, скуля как собака.

– Как обращаешься ты к султану, нечестивец! – вскричал Баязид. – Не видишь ты, кто пред тобою? За это быть тебе самому на копье!

Набежали янычары – волю султана выполнять.

– Отныне повелеваю называть нас Баязид Молниеносный.

Рухнули турки на землю. И опять тащат Баязиду головы – ползком тащат, не поднимая глаз:

– О мудрейший из мудрейших! Да продлит Всевышний бесконечно дни твои! Что прикажешь делать с этими недостойными?

– Тела их выдайте родичам – пусть похоронят по своему обычаю. Голову царя припрячьте, да получше. Пусть ищут. Тогда лишь кончится война для народа этого, когда найдут они голову царя своего. Голову же убийцы отца моего, его доспехи, сбрую и оружие я оставлю себе.

– О мудрейший из мудрых!

– Что, псы, не хотите вы такого султана? Предать меня надумали?

– Нет, величайший, как можно!

– Запомните, собаки, – были бы все такими, как убийца отца моего, не надо было б нам воевать ни с кем. Вспомнят нас лишь потому, что вспомнят поле Косово и князя Београдского.

Будто ветер шелохнул головы подданных султана, но никто не нарушил молчания. И продолжал Баязид:

– Дошло до наших ушей, что брат отца нашего, эмир Муса, в Анатолии бунт против нас затевает. Говорит он, что будто Мурад с сыновьями погибли, и отныне ему править османами. Дабы не дать свершиться святотатству такому, мы возвращаемся в столицу. Отца и брата моего похороните на поле с великими почестями. Пусть стоит здесь гробница в их память. В столицу отправьте гонца с вестью о том, что султан Мурад и сын его Якуб пали в битве, да с приказом подготовить достойную встречу султану Баязиду. Али-паша! Наказываем тебе заключить мир с князем Бранковичем и царицей Милицей.

– О мудрейший из мудрых! Позволь слово молвить! Враги наши сейчас слабы, одолеть их просто – потом же они могут усилиться…

– Есть у нас нынче дела поважнее, чем врагов по норам добивать. Брат отца нашего черное дело замыслил, хочет в спину нам ударить. А с врагами будет у нас разговор еще. Все получат по заслугам. Да не забудь, Али-паша, донести царице сербской, что намерены мы взять в жены младшую дочь ее.

Не зря плакала Мильева. Все продумал змей Баязид. Все продумал, да не все сказал. Не сказал он князю Милошу про судьбу его. А и была судьба его в том, что одолел он судьбу. Говорят в народе, что нельзя уйти с Косова поля – можно лишь победить или погибнуть. Но неправда это. Живым не дается здесь победа, только мертвым. Мертвые пашут, сеют и жатву собирают. Мертвые смотрят на дым от храмов горящих очами незрячими, считают годы и ждут, когда снова выйдут рати на поле и начнется битва великая. Не потому ли стал Видов день святым днем? Не потому ли так чтят его сербы – а другие на месте их забыли бы скорее о дне поражения своего? Победили они на поле Косовом. Лишь узнали про то ни много ни мало – через пять веков. Одолели сербы судьбу свою, подобно князю Београдскому. И любой из них, кто идет на врага, помнит про князя Милоша и про удар его знатный. Обращают к нему люди молитвы свои, уповая на чудо, ибо на что еще можно надеяться, когда вновь времена наступают страшные? Когда брат на брата руку поднимает, когда забыл народ про веру, когда слабость за силу почитается, а сила – за слабость, когда с севера и юга, с запада и востока буря черная надвигается и неоткуда ждать спасения – вспомни о том, кто стал сильнее судьбы. Вдруг поможет он тебе?