Владимир Рыбин - Сокол, № 1, 1991

— Ты будто в магазин собрался. Сперва найти надо.

— А говорил — знаешь.

— Знаю, что было. А есть ли, нет ли… Годов-то сколько прошло.

— Давай возьмем. Мало ли. Не переломимся…

В этот момент в дверь наверху забарабанили, и плачущий женский голос пропищал в дверную щель:

— Слеса-арь?! Тута ты? Трубу ведь прорвало, вода хлещет!..

— А, мать их так! — выругался Ефим. — Все у них не вовремя.

— Иди чини. Чего уж, подожду, — сказал Климов.

— А если меня нету? А если выпимши? А если ночь и я сплю? Могу я когда-нибудь отдохнуть?.. Ничего, тряпками замотают.

И он встал на четвереньки, пополз под трубу, волоча за собой тяжелую коробку аккумуляторного фонаря. Климов пополз следом. Уже когда увидел заветную ржавую дверь, вспомнил вдруг про свое пальто, которое после путешествий по подземельям превратится черт знает во что, подумал — не снять ли? — да вспомнил промозглую стужу погреба.

Ефим открыл дверь неожиданно легко, посветил в пустоту. За дверью был узкий лаз, упиравшийся в кирпичную кладку.

— Давай ты первый.

Низко пригнувшись, Климов протиснулся в проем двери и оказался в коридоре, сверху, с боков и снизу выложенном кирпичной кладкой. В нем было чисто, ни грязи, ни пыли, ни застоялой плесени, даже не верилось, что целых, полвека здесь никто не ходил, не подметал. Обернулся к Ефиму.

— Был тут?

— Был.

— Один?

— А чего?..

Вот и он тогда, полвека назад, был такой же лопух. А чего, думал, сделается — никого же нет. В привидения не верил, людей встретить не ожидал, — какие могли быть люди там, куда он первый залез?

Прошлое нахлынуло на него с небывалой ясностью. Будто он молодой, самоуверенный, как прежде сгорающий от любопытства идет по проходу. Хочет вернуться, но опять делает шаг вперед и еще, и еще. Думает о ловушках, вглядывается в пол под ногами, но все идет. Вот и череп пялится на него черными глазницами…

Череп?! Сразу ударило в жар. Значит, близко?!

Оглянулся. Ефим стоял почти вплотную, таращился на череп.

— Чего это?

— Неужто не видел, когда ходил?

— Н-не видел. А-а кто это?

— Наверно, такой же балбес, как ты. Пошел один.

— Давай, дед, ищи быстрей, — не сразу сказал Ефим. Голос звучал так, будто слесаря в этот момент держали за горло.

— Старый череп-то, — успокоил его Климов. — Может, двести лет лежит, а может, все четыреста.

Подумал: не хватало еще, чтобы слесарь сбежал и оставил его тут одного.

И шагнул вперед, опять погружаясь в былое. Вон и знакомый угол показался, ничуть не изменившийся за половину века. Похоже было, что ход тут раздваивался. Но Климов знал, что это всего лишь ниша, у которой в тот самый день рухнул потолок, — вон и земля высыпалась в проход, лежит горкой. Без особого страха, как и тогда, пятьдесят лет назад, он заглянул в нишу и будто наяву увидел белый череп, летящий ему в лицо, и вспышку выстрела заново ощутил, ослепившую, оглушившую…

А потом? Что было потом?

Очнулся он тогда от грохота выстрелов, которые в узких подземельях гремели так громко, будто стреляли над самым ухом. Он лежал на полу, фонарь стоял в метре от лица, освещал низкую нишу, косо подпертую стояком, с потолка которой при каждом выстреле срывались ошметки земли. А у стены увидел он два рогожных мешка, заполненных самую малость, — низ раздувался, а верх, собравшись в складки, стоял торчком. Он бы не обратил на мешки внимания, но возле одного из них что-то блестело, дразнило еще не убитое любопытство. С трудом поднялся. Кровь потекла по щеке, по подбородку, один глаз не видел совсем, и что-то там было возле глаза до того страшное, что он боялся дотронуться до этого места. Шагнул, качнулся и упал прямо на рогожные кули. Рука сама собой попала внутрь мешка, и он вынул тяжелую, блеснувшую желтым пластину, на которой было что-то выгравировано. Попробовал прочесть, но слова сливались, и он понял только смысл: кто-то пожертвовал эту пластину золота Храму. Опять сунул руку в мешок и вынул золотой крест. В третий раз достал монету, на которой уже ничего не мог разглядеть. Ясно было, что это и есть то самое золото, о котором они с Петром столько переговорили, и ясно, что бандиты отыскали его и собирались вынести в рогожных мешках. И не было у Климова сомнений, что они опять придут сюда…

Навалившись на опору, Климов попытался встать. Косо поставленное бревно качнулось. Думая только о том, что ему непременно надо подняться, он навалился на опору всем телом и вдруг почувствовал, что падает вместе с ней. Рухнувший с потолка пласт земли отбросил его головой в проход, и больше он ничего не помнил…

— Что с тобой, дед? Чего ты?!

Ефим дергал его за рукав, зачем-то дул в лицо, и по дутью этому Климов определил: да, выпил-таки слесарь, пока бегал за фонарем. Картина, так ярко высвеченная вдруг проснувшейся памятью, будто заволакивалась туманом. Как после сна, когда ясное видение в считанные минуты затягивается пеленой забытья.

Он увидел, что стоит, прислонившись к стене, и фонаря в его руке уже нет. Фонарь валялся на полу, освещал косой нетронутый скат осыпавшейся земли. Одного взгляда было довольно, чтобы понять: никто тут не копал, и, значит, золото там, под этой землей.

— Ты чего?!

— Голова кружится… И сердце чего-то… И в животе…

Покосился на слесаря и по испуганному, растерянному лицу понял: верит. Говори ему сейчас, что хошь, — поверит.

— Ну ладно, пошли дальше.

Он снова шел впереди, освещая то совсем целый, то обвисший, потрескавшийся свод. Почему-то и страшно ему не было. Главное сделал: установил, где золото и что оно на месте. И еще он знал, что знание его уже не секрет для потомков, восстановивших Храм. И знал, совершенно был уверен, что потомки откопают его и возложат туда, где ему место — под алтарь.

Будто стороной, не очень-то волнуя, проскакивали мысли о возможности теперь же достать золото. Не волновало и немалое вознаграждение. Зачем старому человеку большие деньги? Отдать Ефиму? Ему только во вред. А само золото, священное золото Храма растворится в казне, как растворились в послереволюционной вакханалии многие тонны русских драгоценностей, были разворованы, уплыли за рубеж в чьи-то кладовые да сейфы. Теперь не то время? Не то ли?!

Он шел по коридору, и все больше крепла в нем уверенность, что никому ничего он не скажет, так и умрет, унесет с собой тайну золота Храма. И пускай потомки решают, прав ли он.

— Долго еще?! — раздраженно крикнул сзади Ефим.

— Не кричи, — спокойно сказал ему Климов. — Видишь, свод еле держится, рухнет того гляди.

Теперь у него была одна забота: как бы поубедительней объяснить Ефиму, что золота нет. Чтобы не вздумал искать сам. На глаза попался белый куб, стоявший у стены. Климов присел на него отдохнуть, думая все о том же. Можно было просто сказать, что ошибся, запамятовал на старости лет. Да ведь не поверит. Выскажет свое сомнение кому-либо, а тот другому. И начнется подлинная золотая лихорадка. Золото — это ведь зараза похлеще чумы.