Андрей Фролов - Тс-с-с…

— Это был Макс. На нашем юбилее. Всего один раз. Я не думала, что будет так…

И затем — откуда только нашлись силы — тремя быстрыми движениями откинула железные засовы. Осторожно, чтобы не ударить Артемку об косяк, вышла в сенцы, пригнувшись. Дед Семен вздохнул, потирая покрытое пеплом лицо.

Дмитрий закричал. Громко, как ему показалось. Завыл так, что шарахнулся в угол Буран, что распахнула глаза оцепеневшая Машка. Упал на колени, поднимая ружье. И еще до того, как старик успел броситься к нему, приставил стволы к своему подбородку и дотянулся до спускового крючка.

Июльский воздух был наполнен жужжанием шмелей и стрекоз.

Над высокими травами плыл сладкий цветочный аромат. Прохладно веяло хвоей от ближайшей опушки, где качали головами корабельные сосны. Длинные густые тени протянулись от двух людей, неподвижно сидевших на вершине холма.

Рядом замерла крупная лохматая собака, у которой еще щенком кто-то умело, хоть и грубым подручным инструментом, удалил голосовые связки. Собака дышала тяжело, вывалив лопату языка, — на алтайскую тайгу снова накатывала жара.

Семен Акимович выплюнул длинную травинку, которую жевал, нежно обнял сидевшую рядом девочку. Та не шелохнулась, продолжая слепым взглядом смотреть в чистое голубое небо. В ушах Маши завывал готичный «Токио Отель». Завывал, медленно угасая — в плеере садились батарейки.

— Ничего, Машенька, держись, — прошамкал дед, устало качая седой головой. — Но возвращаться тебе нельзя, никак нельзя. Проживем, красавица, и хуже бывало, оттает сердечко-то. Зиму перезимуем, корову доить научу. И один-то справлялся, а уж вдвоем с такой помощницей и подавно. Как-никак, родная кровь…