Фейт Хантер - Одержимая

Серость окутала меня. Свет и тень. Кости и сухожилия потянулись и передвинулись. Заскрежетали и затрещали. Боль пронзила меня, и я-она застонала от этой боли. На какое-то мгновение мы слились воедино. Мы были Пантерой.

Глава 3

Чайная привереда

Последний удар когтистой лапы по моему сознанию — и Пантера исчезла, а я осталась. Мышцы во всем теле болели, ноздри онемели, перед глазами стояло тусклое черно-белое изображение, заливавшее своим светом небо на востоке, невзирая на солнце. Я снова стала человеком, и волосы окутали меня, словно шаль. Кости ныли так, как будто я была глубокой старухой, душа и разум вторили им.

Последний удар Пантера нанесла мне намеренно. Она иногда называла меня воровкой души, а я знала, что украла ее каким-то образом, нечаянно, так давно, что уже не помнила ничего, а Пантера помнила и иногда наказывала меня за это. Я частенько боялась, что она не позволит мне вернуться назад. Бывали случаи, когда Пантера удерживала свою форму после рассвета, и мне приходилось находиться в ее облике до сумерек или до нового восхода луны. Это была часть наказания.

Я точно не знаю, сколько я жила Пантерой в Аппалачах. Мое человеческое естество подчинилось, стало частью Пантеры, прячась от людей, от мужчин с их оружием, собаками, огнем. Это было долгое время опасности и голода. Боюсь, что я жила так десятилетиями, намного дольше, чем может прожить обычный человек или большая кошка, и все мои родные умерли и пропали из моей жизни, как и мое прошлое.

Я смутно припоминаю, что за долгие годы несколько раз возвращалась в человеческое обличье, а потом опять превращалась в Пантеру, пока не произошла та последняя трансформация в человека. Случилось это за несколько дней до того, как меня, обнаженную и израненную, обнаружили выходящей из леса в Аппалачах. По внешним признакам мне было приблизительно лет двенадцать. Я страдала полной потерей памяти и не могла вспомнить ни языка, ни того, как должен поступать член человеческого социума. В тот момент я даже Пантеру не могла вспомнить.

Думаю, что-то произошло. Что-то страшное. Все мое тело покрывали шрамы от пуль. Наверное, как я догадываюсь, охотник нашел Пантеру. И застрелил. И я обратилась в свою человеческую форму, чтобы выжить. Точно гак же, как однажды я оказалась в теле Пантеры ради своего спасения.

Когда вернулась память о Пантере, с ней пришли и другие раздробленные, разрозненные воспоминания. Я вспомнила ее котят. Вспомнила голодные времена, когда она была альфой, а я бетой. А до этого я вспомнила несколько слов на языке чироки. Всплыли человеческие лица, в основном старые. Воспоминания утверждали: я скинуокер. И больше ничего. Не было четкого представления о времени, о том, как и где я стала тем, чем я — нет, мы — были теперь.

С тех пор я стала собирать шкуры, когти, кости, зубы, перья и даже чешую других животных. Я научилась трансформироваться в разные формы. И всякий раз при возвращении в человеческое обличье было невыносимо больно. Как сейчас.

Когда я смогла нормально дышать, я стащила с шеи дорожный мешок и неуклюже поднялась на ноги. Собрав вещи, вошла в дом. Обнаженная, я принялась исследовать кухню своего бесплатного жилища. Как и Пантера, я испытывала голод после превращения, однако, в отличие от нее, я хотела крепкого чая и каши, мне требовались кофеин, сахар и углеводы для восстановления самоощущения. Просто, вкусно и сытно. Я ополоснула и наполнила водой чайник и кастрюльку, добавила в последнюю соль. Открыла пачку овсянки из запасов, подготовленных Троллем, и нашла коробку, которую почтой отправила сюда Кейти на прошлой неделе. Да, у меня был большой шанс получить эту работу. Там лежал дорожный набор, в том числе герметичные пакеты из черной фольги с листовым чаем. Я выбрала крепкий некупажированный кенийский чай с плантации Миллма. Открывая шкафчики и ящики в поисках ситечка или чайного фильтра, я обнаружила закуток рядом с кухней, где в застекленных горках хранилось столовое серебро, фарфор, керамика, посуда для сервировки.

В одной из горок стояли десятки чайников, некоторые из них китайские: медный «Иксинг» и «Иксинг — Летнее цветение», оба прямоугольной формы; один высокий «Иксинг» с вытянутыми носиком и горлышком, чтобы пар мог охлаждаться, конденсироваться и в виде капель стекать обратно в чай, пока тот заваривается. Потом я увидела один очень старый керамический китайский чайник с практически истлевшей бамбуковой ручкой. Я пришла в полный восторг. Осторожно отодвинув в сторону китайские чайники, я обнаружила два японских: один был марки «Бодум Чамборд», а второй, металлический, очень походил на старинный, поскольку перекрестная штриховка на боках практически вытерлась.

Нашлось там и несколько английских чайников разных размеров, фарфоровых и чугунных, с металлическими ручками, вращавшимися вокруг горловины. В ближнем углу возле дверцы хранились десятки чайных фильтров самых разнообразных дизайнов и размеров, в том числе плетеный бамбуковый, который начал крошиться, стоило мне к нему прикоснуться.

Кейти любила чай так же сильно, как и я, однако непонятно было, как на это реагировать. Впервые в жизни я думала о том, что вампирам по вкусу не только кровь и алкоголь. Вместе и по отдельности их называли по-разному: вампир, сангивор, дампир, чайлд, киндред, птенец, старец, анарх, каитифф, митраист. член Камарильи и т.д. Я изучила то небольшое количество надежных данных, которые смогла получить, на так называемых вменяемых вампиров, и, насколько я поняла, все они были психопатами-кровопийцами. Непросто теперь было смотреть на них под другим углом, и воспоминания о том, как Кейти, почуяв мой запах, потеряла над собой контроль, отнюдь этому не способствовали.

Я выбрала английский чайник на восемь чашек и соответствующий фильтр и ополоснула их под краном. Пока вода нагревалась, а мой желудок урчал от голода, я нашла на первом этаже передней части дома спальню, приняла душ, вытерлась, накинула на плечи халат из шенили, который висел на двери ванной. Потом причесалась и завязала волосы узлом, чтобы не мешались. Заплести их в косы я решила потом.

Я вывалила свои скудные пожитки в кучу на кровать, затем разложила туалетные принадлежности в ванной, развесила на вешалках и проволочных плечиках одежду в шкафу, а на верхнюю полку поставила свою любимую деревянную шкатулку небольших размеров: примерно десять на десять сантиметров в основании и пять в высоту. Она была инкрустирована деревом оливы, растущей неподалеку от Иерусалима. В ней лежали амулеты, стоившие мне кучу бабок, — мой скрытый козырь в борьбе с выродками. На самой шкатулке лежало заклинание, из-за которого увидеть ее было непросто. Заклинание не на невидимость, а на искажение облика, или, как говорила моя подруга Молли, на помрачение сознания. Она любила умные слова.