Ричард Бахман - Худеющий

— И люди у них покупают наркотики?

«Нынче нет нужды покупать наркотики у цыган, дорогая. Всегда можно приобрести их на школьном дворе».

— Может быть, гашиш, — сказал он. — Или опиум.

Он прибыл в эту часть Коннектикута подростком и с тех пор обитал тут, в Фэйрвью, и еще в соседнем Северном порту. Цыган не видел почти двадцать пять лет… По крайней мере с тех пор, как жил подростком в Северной Каролине. Тогда он потерял пять долларов, проиграв в «колесо фортуны», — трехмесячное сбережение на подарок матери ко дню рождения. Вообще-то им запрещалось допускать к таким играм детей младше шестнадцати, но, разумеется, если покажешь монетку или длинную зеленую бумажку, — можешь делать ставку. Некоторые вещи никогда не меняются, подумал он, особенно старая истина: когда деньги говорят, никто не уходит. Если бы его еще вчера спросили, он пожал бы плечами и предположил, что больше бродячих цыган и таборов не существует. Но, видимо, это племя кочевников вечно. Приходят, не имея корней, и так же уходят: людское перекати-поле — готовы заключить любую сомнительную сделку и вовремя скрыться из города с долларами в засаленных кошельках, передаваемых по наследству. Они выжили. Гитлер пытался их истребить заодно с евреями и гомосексуалистами, но они, видно, переживут еще тысячу гитлеров.

— А я думала, что наш парк открыт для всех, он — всеобщее достояние, — сказала Линда. — Нам в школе так говорили.

— В какой-то мере это так, — ответил Халлек. — «Всеобщее» означает общую собственность жителей городка. Налогоплательщиков.

Банг! Ложь № 2. Налоги никакого отношения не имеют к общественным территориям в Новой Англии.

— Налогоплательщики? — сказала она с недоумением в голосе.

— Надо получить разрешение на использование общественных угодий.

Кланг! Ложь № 3. Эта идея была отброшена в 1931-ом, когда группа фермеров, выращивавших картофель, основала Хувервилль в самом сердце Люистона, штат Мэн. Город обратился в Верховный Суд Рузвельта, но там их даже слушать не стали. И все потому, что хувервилльцы избрали парк Петтинджилл, чтобы разбить там свои палатки, а парк Петтинджилл оказался общей землей.

— Так бывает и когда приезжает цирк «Шрайн», — подкрепил он свой довод.

— А почему цыганам не дают разрешения? — голос ее уже звучал сонно, слава Богу.

— Может быть, забыли что-то оформить…

«Ни малейшего шанса, Лин. Только не в Фэйрвью. Тем более, когда видишь парк со стороны Лантерн Драйв и клуба: за этот вид, за такой пейзаж ты приличные деньги заплатил, так же как и за частные школы, где обучают компьютерному программированию для банков на новеньких „Эппл“ и „ТРС-80“, не говоря уж о сравнительно чистом воздухе и тишине в ночи. Конечно же, нет возражений против цирка „Шрайн“, тем более их нет — против празднества „Пасхальное яйцо“. Но цыгане? Извините, — вот Бог, вот — порог, не забудьте вашу шляпу. Грязь мы с первого взгляда распознаем. Руками ее не касаемся. Зачем? Есть прислуга, которая все выметет из дома. Когда грязь появляется в городских общественных местах, у нас есть Хопли».

Но эти истины не для девочки-школьницы, подумал Халлек. Такие истины познаются жизнью. Может, узнаешь их от своих однокашниц, или само придет. «Не наши они люди, девочка, и держись от них подальше».

— Спокойной ночи, папа.

— Спокойной ночи, Лин.

Он еще раз поцеловал ее и вышел.

Дождь со штормовыми порывами ветра забарабанил по окну его кабинета. Халлек проснулся, словно не от сна, а от дремоты. «Не наши они люди, девочка», подумал он вновь и тихо засмеялся. Звук собственного тихого смеха испугал: только чокнутые смеются в одиночестве. Это и делает их чокнутыми.

«Не наши люди».

Если раньше он в это не верил, то поверил теперь.

Теперь, когда он стал «Худеющим».

Халлек наблюдал, как медсестра Хаустона вытянула из него одну-две-три пробы крови из левой руки и расставила их в контейнер, как яйца в картонку. Ранее Хаустон дал ему три карточки на анализ стула и попросил прислать ему результат. Халлек мрачно сунул их в карман, потом наклонился для ректо-анализа, содрогаясь от унизительной процедуры, которая хуже некуда. Жуткое ощущение чужеродного вторжения.

— Расслабься, — сказал Хаустон, надевая со щелчками резиновые перчатки. — Пока не чувствуешь обе мои руки на твоих плечах, можешь не беспокоиться. — Он рассмеялся.

Халлек зажмурил глаза.

Хаустон увиделся с ним через два дня, поскольку, по его словам, главное — анализ крови. Халлек уселся в приторно уютной комнате (картины с изображением парусника-клиппера, борющегося с волнами, глубокие кресла, толстый мягкий ковер серого цвета), где Хаустон консультировал пациентов. Сердце Билли тяжко билось, на висках выступили капельки холодного пота. «Не стану распускаться перед мужиком, отпускающим шуточки в стиле черномазых», сказал он себе с мрачной решимостью и уже не первый раз. «Если придется поплакать, выеду из города, припаркуюсь где-нибудь и сделаю это».

— Знаешь, все выглядит прекрасно, — спокойно сказал Хаустон.

Халлек заморгал. Страх успел настолько глубоко въесться в его душу, что ему показалось, будто он ослышался.

— Что?

— Все выглядит прекрасно, — повторил Хаустон. — Можем еще повторить тесты, если хочешь, Билли, но я пока что не вижу в этом необходимости. Скажу более, твоя кровь выглядит даже лучше, чем в двух прежних анализах. Холестерин снизился, то же самое с триглицеридами. Еще больше потерял в весе — моя медсестра зафиксировала утром 217 фунтов. Но что я могу сказать? Ты все еще на тридцать фунтов превышаешь норму, и я не желаю тебе опять потерять из виду собственный член. — Он улыбнулся. — А вот чего бы я действительно желал, так это узнать твой секрет похудения.

— Нет у меня никакого секрета, — ответил Халлек. Он испытывал замешательство и огромное облегчение. Точно как пару раз в колледже, когда чудом сдал экзамены, не подготовившись к ним.

— Пока воздержимся от выводов — подождем результатов серии Хеймана — Рейхлинга.

— Чего?

— Твои говенные карточки, — сказал Хаустон и расхохотался. — Может, в них что-нибудь вылезет. Но я тебе скажу, Билли, двадцать три различных анализа твоей крови — отличные. Картина убедительная.

Халлек шумно выдохнул. Шумно и судорожно.

— Я… мне так страшно было.

— Помирают молодыми те, кто такого страха не знает, — ответил Хаустон. Он выдвинул ящик письменного стола и извлек пузырек с маленькой ложечкой, прикрепленной на цепочке к пробке. Ручка ложки, заметил Халлек, была в форме Статуи Свободы. — Примешь малость?

Халлек покачал головой. Он был доволен. Ему приятно сидеть тут, сложив руки на животе — на своем уменьшенном животе — и наблюдая, как самый преуспевающий семейный доктор Фэйрвью втягивал кокаин сначала одной ноздрей, потом — другой. Затем он спрятал бутылочку обратно в стол, вытащил другую и коробочку маленьких тампонов. Обмакнул тампон в пузырек и протер им ноздри.