Мокруха - Ширли Джон

Первый раз в ту ночь занявшись любовью, они превратили это в долгий спазм страсти, от кресла до ковра. Но когда на диване это случилось опять, то началось томно, а превратилось в экстатический поиск друг друга. Он быстро научился поддерживать внутри неё мерный поршневый ритм, уравновешивая её подёргивания и толчки. Этого-то ей и было надо: его напряжённый член проник за оборки её плоти и вовлёк их обоих в редкой полноты слияние, завершившееся восхитительным оргазмом. Момент получилось рассчитать как нельзя точней: двери эмоционального восприятия раскрылись, они распахнули глаза и увидели друг друга. Ему явилась мимолётная мысль, что вплоть до этого момента их умелая и очень современная сексуальность сводилась лишь к взаимопользованию...

На миг все претензии и показуха остались в стороне, изоляции как не бывало, и они оба бессловесно поняли: вот оно, настоящее.

— Иисусе, — выдохнул он, потрясённый напором своих чувств.

После той ночи она бросила говорить о себе, о своих чувствах, раздутых амбициях, о людях, которые её-де «валидируют». Ну, по крайней мере, стала говорить меньше. Они могли тихо сидеть вместе в кресле у окна, держась за руки, о чём-то говоря или молча. Глядя на идущих по улице людей. Оба были вполне счастливы.

Я могу остаться с этой девушкой, думал Прентис.

Много лет у него не бывало меньше двух подружек за раз. Он не переставал ими жонглировать. Он постоянно искал, в кого бы ещё воткнуть член, и понимал, что движим в этом какой-то безотчётной тревогой. Тягу эту он был бессилен превозмочь.

Но и тогда, и сейчас он ощущал: ему чего-то не хватает. Секс не заменял реальной близости душ.

Интенсивность доставленных Эми переживаний преодолела его отчуждение. А может, и нечто большее: какое-то подспудное родство с ней, как если бы он знал её всю свою жизнь. Он чувствовал, что они с Эми близки корнями личностей.

И как же хорошо, что он так был ей нужен. Он был писателем, юмористом, фрилансером, перекати-полем, но в сравнении с Эми — устойчивее гибралтарских скал.

Это отняло некоторое время. На следующее утро после третьего свидания Эми проснулась в полной депрессии.

— Это не ты, — пробормотала она, скорчившись в углу кровати с чашкой утреннего кофе. — Это просто случается со мной, вот и всё. Это по мне бьёт. Я чувствую себя отлично, а потом — паскудно. Мне потом долго приходится приводить себя в норму.

Прентис убедил Эми показаться психиатру. Это далось нелегко: девушке такое уже советовали. Не помогало. Она могла бы прислушаться к его рекомендациям, будь тогда в приподнятом настроении, а сейчас, когда у неё всё из рук валилось, психотерапия казалась ей очередным дохлым номером, «как и все решения».

На этот раз, однако, дело не ограничилось психотерапией: Эми выписали лекарства. Лечение помогло. Она стабилизировалась, не потеряв присущей себе живости. Прентис почувствовал себя в безопасности и даже попросил Эми выйти за него замуж. Они сыграли свадьбу летом, в узком кругу, в самой что ни на есть неформальной обстановке: на крыше его дома. Гости в футболках, попивая на соседней крыше вино, кричали и веселились: «Давай-давай!», когда Прентис поцеловал девушку. Эми засмеялась и помахала им рукой: прыгайте, мол, к нам!

Она оставалась на медикаментозной коррекции всё время их брака, кроме последних трёх месяцев. До тех пор всё шло гладко. Она получила работу на независимой нью-йоркской киностудии. Прентис вознёсся на вершины бокс-офисов с Четвёртой базой. Всё было в порядке. Эми работала над собой. Ей уже долгие часы удавалось не заговаривать о себе, да и привычку всё время соперничать с другими девушками она преодолевала. А затем, в конце эмоционального девятого иннинга, Прентис уронил мяч.

Он завёл интрижку с Ниной Сполдинг, претенциозной старлеткой-танцовщицей. Фигурка у неё была отменная, и она просто вешалась Прентису на шею. Эми узнала. Нина, может, и нарочно, оставила недвусмысленное послание на автоответчике. Хрупкая, с трудом выстроенная самооценка Эми рухнула. Она соскочила с лекарств и ударилась в другую область. Тремя месяцами позже (это время они с Прентисом почти не переставая ругались) Эми ушла от него и обменяла Нью-Йорк на Лос-Анджелес...

Балаган в телевизоре Джеффа шёл своим чередом. Было ясно, что «Доджерс» обречены. Джефф, последовательный болельщик всех лос-анджелесских команд, пришёл в ярость, показал им средний палец и стал швыряться в экран чипсами.

— Да чтоб вам пусто было, сраные уёбки! У вас такие оклады, а «Падрес» рвут вас, как обезьяна газету, о Господи! И кто? «Падрес»! Вы хоть знаете, какая у этих парней средняя зарплата? Это просто позор!

Прентис отлучился в туалет. Чёртово пиво. Оттуда он окликнул Джеффа:

— Знаешь, я думаю, тебе не стоит досматривать матч до летального исхода. Может, переключимся лучше на баскет? Ну или, не знаю, фигурное катание. Проверь программу.

— Нет, я досмотрю это шоу уродов до конца. Я понесу этот крест вместе со всеми верными фанами «Доджерс»!

Прентис вернулся в комнату и несколько раз присел на корточки, разминая ноги. Он слишком долго сидел без движения. Снаружи сумерки уступали место ночи. Шум от бассейна почти стих. Через стены смутно пробивалось ворчание других телевизоров, главным образом на новостных каналах. Потом началась очередная рекламная врезка про пиво. Джефф поднялся, прошёл к французскому балкончику и уставился на догорающий вдалеке, над противоположной крышей, закат. Крыша была черепичная, имитирующая испанские домики. Такая же, как у собственного дома Прентиса.

— Ебать-копать, — молвил Джефф. — Ещё и братан...

Прентис вздохнул. Ну ладно, а вдруг разговоры о Митче отвлекут его от мыслей об Эми?

— Когда ты в последний раз его видел?

— Шесть или семь недель назад. Ты понимаешь, можно, конечно, вызвать копов, объявить его в розыск, но он же в строгом смысле слова не пропал. Он сказал, ему есть где жить. Не сообщил, у кого. Сказал, хочет жить своей жизнью, сделать карьеру, сколотить капитал, может, заделаться рокером и подписать контракт с рекординговым лэйблом...

Он пожал плечами.

— Джефф, мне кажется, рановато ему ещё сколачивать капитал.

Силуэт Джеффа против окна стоял спиной к Прентису. Тот видел, что плечи Джеффа напряглись.

— Хочешь сказать, что я его бросил на произвол судьбы?

— Я не обладаю достаточной для таких вердиктов юридической квалификацией, — сказал Прентис, вспомнив мумию в ящике.

— И то правда. Но... не знаю. Может, и так. И знаешь что? Я был, пожалуй, рад, как мальчуган на меня смотрит. Я с ума сходил, когда думаю, что он без меня наделает. А тут он пропал... и я искренне хочу оставить ему шанс жить своей жизнью.

— Поджав хвост?

— Типа того. Глупо. Я вчера звонил, пытался его найти. Кое-кого поспрашивал. Его тоже давно не видели. Он ушёл от своей девушки, Эвридики. Как в воду канул. Не исключено, гниёт сейчас в какой-то канаве.

— Он сидел на наркотиках? — спросил Прентис, оглядываясь в поисках выключателя, потому что тьма в комнате сгущалась.

— Иногда. Но редко. Я этого не переношу. Но без меня...

— Тогда он мог угодить за решётку. Недавно устраивали облаву на наркош.

Прентис включил свет. Джефф развернулся и посмотрел ему в лицо.

Двигаясь, словно в замедленном повторе, он стряхнул крошки чипсов с аккуратно подстриженной чёрной бородки, вытер нос тыльной стороной ладони, и Прентис увидел, что глаза его блестят от слёз.

— Я должен обзвонить полицейские участки и больницы. Попробую его найти.

Он направился было к телефону рядом с футон, положил руку на трубку и застыл.

— Я только вот что думаю. Возможно... едрит вашу мать, а я и не вспомнил...

— Что?..

— ...что последним человеком, который видел Митча... последним, кого я знаю... была твоя Эми.