Экзорцизм. Пролог - Стася Мэл
— Я не уеду, это мой дом!
Разговор повторялся. Прошло уже три дня с момента, как Дональд вернулся из Ноднола, и она приходила каждый вечер. Просила, умоляла, угрожала.
— Он станет вашей могилой, если не покинете его! — ее тихий голос, обычно звучащий, как шорох опавшей листвы, обрел неожиданную высоту и силу, в висках сразу забилась тупая боль.
— Не станет, — поморщился Дональд. — Я решу проблему. Избавлюсь и от вас, и от той, кем вы меня пугаете.
Еще вчера он написал письма в лучшие цветочные лавки, заказал лилий.
— Лилии, — произнес Косманд в тот вечер в Клубе, — они помогут отогнать призраков.
Дональд спросил тогда: как их не отогнать, а прогнать, но приятель пожал плечами:
— Если увидишь — спроси, что ему нужно. Может, если помочь, приведение успокоится, — глаза его оставались холодными, они говорили: «Легко не будет!»
И, конечно, когда женщина в темном платье предстала перед Дональдом не во сне, а наяву, он обратился к ней, спросил, кто она, и что ей нужно. И дать этого не смог.
— Избавитесь? — призрак покачала головой. — Вам не под силу.
Дональд промолчал, вновь опустил взгляд к описи, но читать не получалось. В голову лезли мысли о лилиях, об Избель, об Амалии, о том, что в последнем письме, полученном утром, Косманд обещал найти экзорциста. Услышал бы Дональд что-то похожее месяц назад, он бы посмеялся над заблудившимся в тумане легенд и преданий легковерным болваном-собеседником. А теперь этим болваном был он сам.
— Прошу вас, просто уезжайте! — снова произнесла женщина, с минуту постояла, а потом исчезла.
Дональд этого не видел — почувствовал. В комнате стало теплее, исчез почти неощутимый, но навязчивый запах мокрой земли, стало легче дышать, но тревога никуда не ушла. Тяжело вздохнув, Дональд откинулся на спинку кресла, отозвавшегося уютным поскрипыванием, с усилием потер лицо руками. Только бы дождаться лилий, а там продержаться, пока Ричард не найдет помощь. Увозить из дома семью Дональд не только не хотел — не мог. Покупка особняка, его обустройство обошлись семье слишком дорого, дом в Нодноле пришлось отдать в часть стоимости, а комнаты, которые Дональд снимал для поездок в столицу, двум леди совершенно не подходили.
Ему некуда было везти жену, дочь и слуг. А значит, нужно во что бы то ни стало защитить Вейт-хаус.
***
До чего же ласково солнце! Как нежно сияет чистое небо! Как сладко звучит шелест листвы за окном! Амалия даже зажмурилась от удовольствия, чувствуя на лице теплые лучи, легкие касания ветра, вдыхая полной грудью утреннюю свежесть. Мир стал таким красивым и добрым, когда отец вернулся и заказал лилии! Цветы в горшках и вазах были повсюду, их даже высадили вдоль дорожки к крыльцу. Лилейный аромат заполнил дом и… изгнал кошмары! Амалия наконец-то могла нормально спать, она больше не просыпалась среди ночи с криком и чувством, что легкие разрываются от боли, и девочка с кукольным лицом и злыми глазами ушла. Не появлялась ни во снах, ни наяву, оставила Амалию в покое!
«Сколь же мало человеку необходимо, чтобы вновь обрести счастье и полноту жизни! — записала Амалия в дневнике. — Всего лишь избавиться от страха и хорошо спать». Она снова могла читать и запоминать прочитанное, снова занималась рукоделием, снова могла спокойно разговаривать с камеристкой, да и сами слуги, казалось, вновь стали трудолюбивыми и старательными. На завтрак больше не подавали подгоревшие тосты, пыль, которая начала появляться на каминных полках исчезла, а экраны сияли чистотой. Зои снова начала улыбаться, робко шутить, а горничные больше не жались по углам, тихо и встревоженно переговаривариваясь. Настоящая леди, хозяйка дома, не допустила бы подобного, но Амалия, хоть и замечала, что работа прислуги выполняется из рук вон плохо, ничего не делала.
Ничего не делала и мать. Утром она могла сказать, что больна, а днем как ни в чем не бывало выйти из спальни и потребовать приготовить ей к ужину кролика в сметане и молодой картофель. В такие дни Амалия старалась держаться от нее подальше: пугал лихорадочный румянец на щеках, яркий блеск глаз и мимика. Она становилась чужой. Мать никогда не улыбалась так: обнажая зубы, а не просто приподнимая уголки губ; никогда не двигалась столь легко, плавно и живо, словно юная мисс; даже интонация и манера говорить менялись — в них появлялись капризность и леность. Поэтому в то утро, когда Амалия впервые проснулась не разбитой и измученной, а бодрой, в ее сердце вспыхнула робкая надежда на то, что и мать поправится.
Амалия ласково погладила лепесток лилии: ярко-розовый в середине, он медленно выцветал в нежный ближе к краям. Она сама выбрала этот цвет, принесла в комнату высаженные в горшки цветы, поставила в вазу на столе — срезанные. Еще привезли белые, рыжие, персиковые, багровые, с крапинками и без, но розовые почему-то сразу приглянулись, и Амалия попросила отнести их к ней в комнату. Любуясь ими, она впервые за неделю почувствовала, что майское солнце нагрело поверхность стола, а потом услышала крики и звон разбивающегося стекла. Когда она прибежала к спальне матери, горничные уже собирали черепки и осколки, сметали рассыпавшуюся землю, среди которой белели хрупкие изломанные цветы. Из-за двери не доносилось ни звука.
— Окно открыла, наверное, — негромко пробормотала одна из служанок. — Чувствуешь, как холодом тянет?
— Наверное, хотя на улице-то теплынь стоит! — ответила вторая, с жалостью глядя на смятые лилии.
Тогда Амалия поняла — надеждам сбыться не суждено.
***
Мерзкий запах был повсюду. Гадкий, отвратительный! Он забивал ноздри, от него раскалывалась голова, сердце то сжималось и замирало, то пускалось вскачь — все быстрее и быстрее, пока не становилось больно в груди. От него дрожали руки, пропадал сон и постоянно тошнило. От него тело сковывала слабость, поэтому Избель лежала на постели, не в силах пошевелиться. Сознание то меркло, окутанное холодным бледно-синим туманом, то отдалялось, из-за чего она не могла понять, где находится: в Нодноле, в Борроуфане, а может на вилле в Энуе, где они с Дональдом провели часть медового месяца? Потолок плыл, кровать кружилась. Иногда Избель проваливалась в спасительную темноту, но когда возвращалась из нее, обнаруживала себя стоящей у зеркала, сидящей в кресле у окна, лежащей на полу, а то и швыряющей вазу с лилиями в голову служанке…
Это должно было пугать, но Избель так устала, что не испытывала ничего, даже ненависть ушла. Когда в спальню постучалась Амалия и,
