Дин Кунц - Неведомые дороги (сборник)

– Каждый вечер! – повторил я.

– Да хоть десять раз на дню. Действительно, в этом нет никакой аномалии. Говорить с богом о матери и говорить с матерью на небесах... это всего лишь психологический механизм, с помощью которого он постепенно сживается с фактом, что ее больше нет рядом с ним. Это совершенно нормально.

Боюсь, я закричал:

– В нашем доме это совершенно ненормально, доктор Гертон. Мы – атеисты!

Он помолчал, потом вздохнул.

– Мистер Фаллон, вы должны помнить, что ваш сын – больше, чем ваш сын. Он еще и личность. Маленькая, конечно, но личность. Вы не можете видеть в нем собственность, которую можно лепить по...

– Я очень уважаю индивидуальность, доктор Гертон. Гораздо больше, чем все эти певцы псалмов, которые ни в грош не ставят людей, превознося своего воображаемого господина на небе.

На этот раз пауза длилась дольше.

– Хорошо. Тогда вы, конечно же, понимаете, нет гарантий того, что сын будет исповедовать те же взгляды, что и отец. У него могут быть свои идеи и свои желания. В том числе и по отношению к религии. И в этом ваши позиции со временем могут только отдаляться. Возможно, речь идет не только о психологическом механизме адаптации к смерти матери. Возможно, с этого начинается глубокая вера в бога. Во всяком случае, вы должны быть к этому готовы.

– Я этого не потерплю, – твердо заявил я.

Третья пауза стала самой длинной.

– Мистер Фаллон, мне нет необходимости видеться с Бенни. Я ничем не могу ему помочь, да он и не нуждается в моей помощи. Но, возможно, вам следует подумать о визите к психоаналитику.

Я бросил трубку.

Следующие шесть месяцев Бенни безмерно раздражал, даже изводил меня своими фантазиями о рае. Возможно, он уже не разговаривал с матерью каждый вечер и иногда даже забывал помолиться, но по-прежнему упрямо верил в существование бога и загробной жизни. Когда я говорил об атеизме, проходился по идее бога, старался урезонить его, он лишь отвечал: "Нет, папа, ты не прав" или "Нет, папа, это не так", – а потом уходил от меня или старался сменить тему. Случалось, он просто доводил меня до белого каления. Сначала говорил: "Нет, папа, ты ошибаешься", а потом обнимал, крепко прижимал к себе, говорил, что любит, а в глазах стояли такие грусть и жалость, словно он боялся за меня и чувствовал, что мне надобно указывать путь истинный. Как же я злился! Он был девятилетним мальчишкой – не убеленным сединами гуру!

В наказание за невыполнение моих желаний я лишал его права смотреть телевизор, когда на дни, когда – на недели. Оставлял "без десерта за обедом, один раз целый месяц не разрешил гулять с друзьями. Ничего не помогало.

Религия, та самая болезнь, которая превратила моих родителей в суровых незнакомцев, а мое детство – в сплошной кошмар, которая лишила меня лучшего друга, Хола Шина, теперь вновь прокралась в мой дом. И заразила моего сына – самое дорогое, что у меня оставалось. Нет, о какой-либо конкретной религии речь не шла. Бенни не получил формального теологического образования, поэтому его идеи бога и рая не определялись какими-то догмами. На христианство намеки были, но не более того. Его религия базировалась исключительно на детском восприятии, пожалуй, не стоило называть его веру религией, и мне не следовало об этом тревожиться. Но я полностью признавал правоту доктора Гертона: эта самая детская вера с годами могла перерасти в глубокую религиозность. Вирус религии блуждал по моему дому, и я не находил себе места от того, что не мог найти способа избавиться от него.

Его присутствие ужасало меня. И ужас этот, не мгновенный, какой ассоциируется со взрывом бомбы или крушением самолета, а постоянный, не отпускал меня изо дня в день, из недели в неделю.

Я знал, что на меня свалилась худшая из всех возможных бед, и этот период стал самым черным в моей жизни.

А потом у Бенни обнаружили рак.

Примерно через два года после смерти Элен, в солнечный февральский день мы пошли в парк к реке пускать змея. Бенни побежал за змеем, отпуская бечеву, и вдруг упал. Поднялся и снова упал. И так несколько раз. Когда я спросил, что случилось, он пожаловался на боль в правой ноге. "Должно быть, потянул вчера, когда лазил с ребятами по деревьям".

Несколько дней он жаловался на боль в ноге, а когда я предложил поехать к врачу, сказал, что ему стало лучше.

Но через неделю мы поехали в больницу, сдали анализы и два дня спустя узнали диагноз: рак кости. Слишком запущенный, чтобы ставить вопрос об операции. А вот радиационную и химиотерапию начали незамедлительно.

Бенни полысел, похудел. Стал таким бледным, что по утрам я боялся смотреть на него. Думал, что с бледностью будет добавляться прозрачность и, превратившись в стекло, он разобьется на мельчайшие осколки у меня на глазах.

Пять недель спустя ему внезапно полегчало. О ремиссии речь не шла, но самочувствие настолько улучшилось, что Бенни разрешили вернуться домой. Лечение продолжилось, но амбулаторно. Я думаю, улучшение это обусловили не радиация или химические препараты, а желание мальчика в последний раз увидеть вишни в цвету. Конечно же, это улучшение являло собой триумф воли, победу разума над телом.

За исключением того дня, когда лил дождь, он сидел под цветущими кронами, наблюдая за возней воробьев, прилетавших из леса на нашу лужайку. Сидел он не на складном деревянном стуле, а в большом удобном кресле, положив ноги на специальную скамеечку, худенький и бледный.

Мы играли в карты и шашки, но обычно он быстро уставал, поэтому большую часть времени просто сидели. Говорили о прошлом, вспоминали приятное, благо было чего вспомнить, но часто просто молчали. И в молчании этом не было неловкости. Меланхолия – да, присутствовала, но не неловкость.

Ни разу Бенни не завел разговор о боге, ангелах-хранителях, рае. Я знал, он по-прежнему верил в то, что душа Элен пережила смерть тела и отправилась в другой, лучший мир. Но он ничего об этом не говорил и не высказывал надежды, что и ему найдется место в загробной жизни. Я уверен, что он избегал этой темы из уважения ко мне. Не хотел, чтобы в эти последние дни в наших отношениях возникла напряженность.

Я навсегда останусь благодарен ему за то, что он не стал подвергать меня такому испытанию. Боюсь, я бы предпринял попытку заставить Бенни вернуться к рационализму даже в его последние дни, в чем потом наверняка бы корил себя.

Дома он провел девять дней, а потом, из-за резкого ухудшения состояния, вернулся в больницу. Я поместил его в двухместную палату. Одна кровать предназначалась для него, вторая – для меня.

Раковые клетки мигрировали в печень: там обнаружили опухоль. После операции ему стало лучше, появилась надежда, но быстро потухла.