Клайв Баркер - Проклятая игра
В первый раз она видела эту картину глазами Мамолиана — солдата в засыпанном снегом дворе, готового принять удара топора, что прервет его молодую жизнь. Удара тогда не последовало; вернее, он был отложен до настоящего момента. Неужели палач ждал так долго, менял тела и преследовал Мамолиана долгими десятилетиями, пока наконец судьба не свела все части воедино? Или все подстроено Европейцем? Его ли воля призвала Брира, чтобы покончить с историей, так неудачно прерванной много поколений назад?
Кэрис этого никогда не узнать. Действие началось во второй раз и не будет отложено. Оружие скользнуло вниз и одним ударом отсекло голову. Она свисала на нескольких лоскутьях кожи, носом к груди, пока еще два удара не отделили ее. Голова скатилась по ногам Европейца и замерла около Тома. Парень отшвырнул ее прочь.
Мамолиан не издал ни звука Только когда артерии обезглавленного туловища откупорились, вместе с кровью из раны вышел неясный шум; казалось, каждая пора сочилась жалобами. Вслед за звуками из тела вылетели дымные призраки невообразимых форм; они поднимались вверх, как пар. Скорбные видения проступали и таяли в воздухе: мечты, сны или, может быть, воспоминания. Теперь они слились воедино. Впрочем, так было всегда. Он вышел из слухов; легендарный, неуловимый, само имя его было ложью. Какая теперь разница, если его жизнь, испаряющаяся в пустоту, станет выдумкой?
Брир, все еще не удовлетворенный, принялся кромсать открытую рану на шее трупа, а затем и дальше, пытаясь расчленить врага на мелкие кусочки. Рука была полностью отрублена; Брир подобрал ее и отделил ладонь от запястья, предплечье от плеча. Комната, почти безмятежная во время казни, быстро превратилась в скотобойню.
Марти доковылял до двери как раз в тот миг, когда Брир отрывал руку Мамолиана.
— Смотрите, кто пришел! — закричал американец и поднял бокал с водкой Уайтхеда, приветствуя кровавую баню.
Марти наблюдал за резней, не отводя взгляда. Все кончено. Европеец мертв. Его голова валялась под окном и казалась слишком маленькой, недоразвитой.
Кэрис, распластавшаяся у стены рядом с дверью, схватила Марти за руку.
— Папа? — спросила она. — Что с ним?
Когда она заговорила, труп Мамолиана, стоявший на коленях, рухнул вперед. Исходившие из него призраки исчезли, гул стих. Лишь черная кровь лилась из ран. Брир про должал работу и двумя взмахами вспорол живот. Из порванного мочевого пузыря хлынул фонтан мочи.
Кэрис выскочила из комнаты, не в силах справиться с отвращением. Марти продержался чуть дольше. Последняя картина, представшая ему, прежде чем он последовал за Кэрис: Брир держит голову за волосы, как некий экзотический фрукт, и наносит ей боковые порезы.
В коридоре Кэрис села на корточки рядом с отцом; Марти примостился около нее. Она поглаживала щеку старика.
— Папа?
Уайтхед не умер, но и не выжил. Его пульс трепетал, не более того. Глаза были закрыты.
— Бесполезно… — сказал Марти, когда Кэрис затрясла старика за плечо. — Он практически мертв.
В комнате Чад зашелся в приступе хохота. Очевидно, сцена бойни поднялась на новые высоты абсурда.
— Я не хочу оставаться здесь, когда ему наскучит его занятие, — сказал Марти.
Кэрис не шелохнулась.
— Мы ничего не можем сделать для старика, — добавил он.
Она взглянула на него, не в силах сделать выбор.
— Его нет, Кэрис. И нам пора уходить.
В разделочной воцарилось молчание. Это хуже, чем смех или звуки работы Брира.
— Нельзя больше ждать, — сказал Марти.
Он рывком поднял Кэрис на ноги и подтолкнул к выходу. Она тихо выругалась.
Когда они скользнули вниз по лестнице, где-то наверху блондин снова зааплодировал.
72
Мертвец трудился достаточно долго. Движение на трассе давным-давно затихло, лишь изредка рокотали моторы одиноких дальнобойщиков, державших путь на север. Брир их не слышал. Слух он давно потерял, а зрение, когда-то весьма острое, едва различало следы резни вокруг него. Когда и зрение померкло, осталось осязание. С его помощью он завершил свое предназначение, измельчив тело Европейца так, что отличить одну часть тела от другой стало невозможно.
Чад устал от представления задолго до кульминации. Он чиркнул спичкой о каблук, закурил вторую сигару и вышел пройтись, чтобы узнать, как там дела. Девушка ушла, герой тоже.
«Храни их бог», — подумал он.
Старик по-прежнему лежал на полу, сжимая пистолет, который он каким-то образом вернул себе, пока шла расправа. Его пальцы подрагивали. Чад вернулся обратно в кровавую комнату, где Брир стоял на коленях среди ошметков мяса и разбросанных карт, и поднял с пола Тома. Тот был в прострации, его губы почти посинели, и понадобились длительные уговоры, чтобы добиться от него каких-либо действий. Но Чад был прирожденным проповедником, и краткий разговор вернул Тому прежний энтузиазм.
— Нам сейчас все под силу, понимаешь? Мы прошли крещение. Мы видели все, правда? И в целом мире нет ничего, чем дьявол мог бы победить нас. Потому что мы были здесь. Ведь мы же были здесь?
Чада опьянила обретенная свобода. Он захотел сразу испытать ее, и у него появилась интересная идея — «Тебе понравится, Томми!» — испражниться на грудь старику. Тома это не заинтересовало, и он просто наблюдал, как Чад спускал штаны, чтобы совершить грязное дело. Кишечник не сразу подчинился ему. Однако едва он пристроился, как глаза Уайтхеда мигнули, и раздался выстрел. Пуля прошла на волосок от тестикул Чада, оставила красную отметину на его молочно-белом бедре, пролетела мимо лица и ударила в потолок. Кишечник Чада расслабился, но старик был уже мертв; он умер одновременно с выстрелом, чуть не лишившим Чада мужского достоинства.
— Почти попал, — заметил Том, чье оцепенение прошло, когда Чад чудом избежал увечья.
— Просто мне везет, — ответил блондин.
Затем они завершили свою месть с максимальным старанием и ушли своей дорогой.
«Я последний из племени, — думал Брир. — Когда я уйду, пожиратели лезвий станут легендой из прошлого».
Он поспешил покинуть отель «Пандемониум», осознав, что быстро теряет координацию движений. Его пальцы едва смогли отвернуть крышку канистры с бензином, которую он вытащил из багажника машины, прежде чем подняться в отель; она стояла в вестибюле, ожидая своего часа. Его мозг действовал так же плохо, как и его пальцы, но он очень старался. Он не узнал существ, что обнюхивали его, когда он копался в куче хлама. Он не помнил ничего о себе, за исключением одного: когда-то он видел прекрасные и восхитительные вещи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});