Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова
Тропинка в глубине чащи вела все дальше от ныне посещенной обители и еще дальше от той, другой, тайной, доставшейся в подарок от давней знакомицы, откуда Бог выступил поутру, и наконец привела к валуну мозгло-серого цвета, от которого ниточками убегали три дорожки. Зеленца на каменюке образовывала сложные узоры, странным образом напоминая знакомые буквы, складывающиеся в незнакомые слова, и стрелочки, имевшиеся в гораздо большем количестве, чем следовало. Бог отступил в сторону, подпрыгнул, приводя в действие какой-то механизм, и камешек с видом «я перышко, дунь – рассыплюсь» отъехал, открывая взору темный провал, из которого мерзенько веяло сквознячком, и длинную деревянную стремянку, уходящую в неизвестность. Бог привычно ухнул вниз, «дверь» за ним автоматически захлопнулась.
* * *
Бог уютно устроился в кресле-качалке, на коленях лежала пушистая теплая шаль, на столике под рукой стояла мисочка с нарезанными дольками яблоками со своего огорода. Каморка по-над пространством перед «воротами в Мир Божий» обнимала ласковым сумраком, настраивала на мирный лад, заговорщически подмигивала переливающимися сигналами датчиков. Мир был настолько совершенен, что обходился без непрерывного надзора своего Создателя. Бог довольно зажмурился и вознамерился в очередной раз провести перед мысленным взором судьбу одной особенно небезразличной ему дочери божией, раздираемой сомнениями и стоящей перед извечным выбором между собой и ближним своим, когда покой Сада Его Предвратного нарушил незваный гость. С языка божьего сорвалось мрачное: «Мы вас не ждали, а вы приперлися». Бог помедлил, прикидывая, как наказать вторженца, прислушался, поразмыслил и вдруг пожалел его, откинул прочь шаль, встал, снизошел по винтовой лестнице, распахнул неприметные Малые Врата, служащие преградой меж Божественным приютом и Садом, и прошествовал к казавшемуся безжизненным телу. Вспомнил, как хотел надеть белую рубашечку с утра, подумал, что божественное предчувствие есть божественное предчувствие, даже если Бог в моменты его прихода сам себе в его существовании не признается, и подхватил то, что всего несколько минут назад еще было человеком, очень, впрочем, в этом мире несчастным. Тело, силясь обнять внезапного друга, слабо засопротивлялось. В ответ на столь вопиющее дебоширство под куполом кинотеатра раскатился Глас Божий:
– Щас как дербалызну – кишки закукорыжатся! – И оно покорно обмякло.
Бог продолжил пересчитывать им ступеньки и кресла, водворяя на отведенное божественным решением место в Мире Божием. Окинул взглядом проделанную работу, остался собой доволен и вновь поднялся из мира на свой пьедестал. Устроился в кресле, укрыл ноги шалью, сунул за щеку хрумкое яблочко и провозгласил кодовое Слово Божие:
– Да начнется сеанс!
* * *
[Запись из дневника дедка]
15 октября 2015 года
Наглаживал сегодня воротничок рубашки и вот что скажу вам, дети мои: божественное бытие, в сущности, ничем не отличается от человеческого, разве что рубашки утюжить совершенно некому.
Глава 60
Дедки. Встреча на полянке
Бредовая идея проверить припасы трав и снадобий в кладовой возникла в половине пятого утра и наложила вето на сон. Дедок подумал о том, что Ядвига может вернуться в любое мгновение, и хоть разрешение делать с избушкой все, что угодно, было даровано ему ей самой, дедок не хотел рисковать и расстраивать подругу и решил отправиться в путь, как только немного рассветет. По дороге нужно было заглянуть в несколько местечек и в качестве конечного пункта посетить палестинку[63] за еланью, славившуюся своей клюквой. Вооружившись лукошком, термосом с горячим чаем и судочком с бутербродами, он сошел с крылечка и окинул взглядом свои владения. Вспомнил, что забыл в сарайке посох, вернулся, на всякий случай проверил, закрыл ли дом, ключ повесил на шею и со спокойной душой выдвинулся навстречу новому славному дню.
Когда он добрался до клюквенной россыпи, уже вечерело. Лукошко оттягивало руку, но запасы клюквы пополнить было необходимо. Она шла на витаминные морсы при простуде, зимние пироги к чаю, обеззараживающие, успокаивающие, очищающие и противовоспалительные настои, в общем в лесных условиях была скорее необходимостью, чем деликатесом. Бутерброды были съедены еще с час назад, контейнер из-под них тщательно вымыт в ледяном ключе. Дедок собрал почти полный судочек, когда услышал шорох по ту сторону заболоченного озерца, по берегам которого росла клюква. Он замер, прислушался, решил, что это птица или зверь и беспокоиться не о чем, и продолжил брать налитую рубиново-красную ягоду. Наконец он уверился, что ее достаточно, попробовал разогнуться, но не тут-то было: прихватило спину. Он доковылял до первого попавшегося дерева, оперся о него рукой, привалился грудью, ткнулся лбом в жесткую ароматную кору. Голова кружилась, перед глазами все плыло, кровь отлила от щек. Наконец ему удалось сфокусировать взгляд, он прищурился, всматриваясь в патлатый туман, до странности напоминавший человека, и застыл, не в силах пошевелиться: с того берега воплощенной в озере вечности на него смотрел палэсмурт.
* * *
Дедок сел, пошатываясь, затылок саднило. Он плохо помнил, как оказался здесь. Помнил беспросветное утро, помнил, как тяжело было тащить по осенней слякоти и бурелому старые детские санки, помнил, как что-то погнало его сквозь чащу, чуть не убило, что-то… кто-то! Он наконец вспомнил, и его передернуло. Какой дорогой он в итоге пришел сюда, память все же нелюбезно спрятала, но в любом случае: пора было выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Он попробовал встать, но тут же осел обратно и впервые с тех пор, как очнулся, осознал, насколько же он слаб. Конечности дрожали и не слушались, по лицу градом струился пот, заливая глаза. Он попробовал успокоиться, отдышался и предпринял еще одну попытку встать: оперся о саночки, подтянулся на руках, обхватил ствол ближайшего дерева и застонал – там, на другом конце озера, стоял и смотрел на него тот, от чьего племени он только-только чудом спасся, тот, кто преследовал его всю его бренную жизнь, тот, кто хранил от него его же собственную тайну, тот, что был ключом к разгадке всего, тот, с которым однажды его навсегда связал отец,
