Хелен Уэкер - Голем и джинн
Они ушли от причалов и отправились в Маленькую Сирию, и там он завел ее в ничем не примечательный многоквартирный дом, где был удивительный потолок, сделанный из жести. Он показал ей все свои любимые места, все открытия, которые сделал в детстве, и долину, где стоял его дворец. И тогда она почувствовала его смятение и трепет при одной только мысли о возвращении домой. Немного позже он осторожно и даже робко сказал: «Если джинны еще живут там, они могут знать, как освободить меня».
Она стояла молча и пыталась осмыслить это, а потом совсем тихо шепнула: «Я была бы очень рада, если это так».
Ладонью он погладил ее по руке и позвал по имени, а она уткнулась лицом в его теплое плечо и почувствовала его губы у себя на лбу. «Я ведь не прощаюсь, — сказал он. — Что бы ни случилось, я вернусь, обещаю». Слышать это было приятно, но ведь он ее возненавидит, если вернется к ней только потому, что обещал. А кроме того, едва он освободится, жизнь в Нью-Йорке, скорее всего, покажется ему чем-то вроде ночного кошмара, после которого человек просыпается со вздохом облегчения.
Ветерок в парке усиливался, но сентябрьское солнце все еще ярко светило, превращая верхушки деревьев в пламя. С Террасы Вифезда до них по воде доносились обрывки разговоров, и, казалось, где-то поблизости на непонятном языке беседуют духи. Тоби засыпал, сложив поверх одеяльца похожие на раковины ладошки. Он чуть хмурился во сне и морщил румяные губки, — наверное, ему снилась материнская грудь.
Женщины свернули на восточную подъездную дорогу. Анна непрерывно болтала, делясь сплетнями о своих работодателях и теми секретами, которые можно вызнать, копаясь в чужом белье. Но постепенно ее жизнерадостность шла на убыль, и Голему было очевидно желание девушки оказаться в другой, более безопасной компании.
— Ну, нам, наверное, пора домой, — наконец сказала Анна. — Один малыш скоро захочет поужинать.
— Рада была повидаться с тобой, Анна.
— И я рада. И кстати, я ведь серьезно насчет Ахмада. Тебе надо хотя бы попытаться стать счастливой.
Толкая перед собой коляску, девушка пошла к выходу, и ветер принялся трепать ее тонкий плащ.
* * *Джинн шел по пустыне.
Целый день он шагал и нес в руке свой саквояж. Иногда кто-то из обитателей здешних мест — гуль или бесенок — замечал его, радовался, обнаружив одинокого, так далеко забредшего человека, но потом подбирался поближе, понимал, кто перед ним, и в страхе и смятении спешил убраться прочь. Другого Джинн и не ожидал, но все равно было неприятно.
В целом пустыня мало изменилась с тех пор, когда он видел ее в последний раз. Те же зазубренные горные пики и долины, по которым он когда-то странствовал, те же пещеры, утесы и тайники. Но стоило вглядеться попристальнее, и становилось ясно, что пейзаж стал другим. Как будто тысячелетие ветров, солнечного жара и смены времен года иссушили и разгладили поверхность, засыпали русла ручьев, разрушили склоны холмов, превратили огромные валуны в горы гальки. Он невольно подумал о том, что оставшийся в Нью-Йорке жестяной потолок — больше не карта, а слепок с древнего пейзажа, исторический артефакт.
Уже темнело, когда он добрался до поселения джиннов, бывшего когда-то и его домом. Он замедлил шаг, надеясь, что его заметят, а на границе и вовсе остановился. Вскоре показались они: отряд примерно из десятка джиннов, летящий в его сторону.
Первым, что он почувствовал, было огромное облегчение: они по-прежнему существовали. По крайней мере, это не изменилось.
Они замерли прямо перед ним, и он увидел, что это были одни старейшины, хотя ни одного из них он не узнал. Предводитель, старая джинния, обратилась к нему на языке, которого он уже не надеялся когда-нибудь услышать:
Что ты такое?
— Джинн, — ответил он, — из вашего племени. Я назвал бы вам свое имя, если бы мог.
Ты из нашего племени? Как это возможно?
— Вот уже тысячу лет я заключен в этом облике колдуном по имени ибн Малик.
Он поднял руку, задрал рукав и продемонстрировал железный браслет. Ближайшие к нему джинны испуганно шарахнулись в сторону.
Это невероятно! Как ты можешь носить это и не испытывать боли?
— Это часть заклятия. Прошу вас, скажите, вы можете меня освободить? Вы обрели это знание за прошедшую тысячу лет?
Они сбились в кучку, совещаясь, и их голоса напоминали шум ветра. Джинн закрыл глаза, жадно впитывая его.
Нет, такого знания мы не обрели.
Он молча кивнул, потому что заранее знал ответ.
Но не мог бы ты сказать нам: этот колдун, он еще жив? Еще может ловить нас и связывать заклятием? Надо ли нам опасаться его?
— Он жив, но опасаться его не надо. — Джинн открыл саквояж и достал кувшин. — Он внутри, пленен, как раньше был пленен я. Но мы с ним все еще связаны. Если кто-то выпустит его, пока я жив, он вернется и будет рождаться снова и снова.
А после твоей смерти?
— Тогда его можно освободить, и его душа отправится туда, где ей место.
Еще одно короткое совещание, и старая джинния обернулась к нему:
Некоторые предлагают убить тебя и уничтожить колдуна. Ты ведь и так уже искалечен. Не будет ли это актом милосердия?
Этого он тоже ожидал:
— Если у меня есть выбор, то, со всем уважением, я вынужден отклонить это предложение. Я обещал вернуться и не хотел бы нарушать обещание.
На этот раз совещание оказалось длиннее, а спор — ожесточеннее. Джинн тем временем разглядывал спорщиков и гадал, кто из них его ближайшие родственники. Но расспрашивать было бессмысленно, раз он не мог назвать им собственного имени. Да и зачем ему ответ — ведь они все равно навсегда останутся чужими.
Решение принято,объявила джинния. Мы оставим тебе жизнь. Мы станем бдительно охранять душу колдуна. Это будет задачей для нас и наших потомков до тех пор, пока ты жив.
— Спасибо, — сказал он и вздохнул с облегчением.
Они отвели его на пустой участок посреди поселения, и там, голыми руками раскопав каменистую твердую почву, он под взглядами старейшин зарыл флягу и стопку обгоревших листов, а потом выложил над ними горку из плотно пригнанных камней. К тому времени, когда работа была закончена, вокруг собрались все обитатели поселения. Глядя на них, Джинн не мог не терзаться при мысли, что оставляет заботу о душе ибн Малика в руках своих сородичей, капризных и переменчивых, подобно ему. Но это все-таки лучше, чем прятать ее в Нью-Йорке, где кувшин и заклинания будут вырыты при постройке нового здания, моста или памятника. А вот до пустыни люди, похоже, еще не добрались.
А как же будешь жить ты сам, плененный и скованный? — спросила старшая джинния, когда он выпрямился, отряхивая руки. Что будешь делать? Куда отправишься?
— Домой, — ответил он и, провожаемый тысячью глаз, ушел прочь.
Дворец стоял на прежнем месте и сверкал, как раньше.
Нет, конечно, время оставило на нем свой след. Наружные стены, исцарапанные песком, стали молочно-матовыми. Самые высокие башни обрушились, усыпав долину гладкими бело-голубыми осколками. В некоторых местах стекло стало тонким как бумага, а в некоторых совсем прохудилось, образовав новые, неправильной формы окна, открытые навстречу ветрам и непогоде. Внутри Джинн ходил, переступая через горы сора. В углах горками лежал песок, а крыша напоминала соты. Тут и там попадались птичьи гнезда и кости, обглоданные животными.
В большом зале он нашел то, что осталось от Фадвы и Абу Юсуфа.
Стены зала были толстыми, и бедуин, с дочерью мирно лежали здесь до тех пор, пока горячий воздух пустыни не высушил их останки до такой степени, что они уже не могли стать пищей. Скрестив ноги, Джинн опустился перед ними на пыльный пол. Он вспомнил о состоявшихся несколько недель назад похоронах Салеха. Мариам нашла подход к небольшой группе мусульман, живущих в Маленькой Сирии, и один из них согласился выступить в качестве имама. Арбели, Саид Фаддул и Джинн вместе обмыли Салеха и закутали его в белый саван, и Джинн, стоя в могиле, принял на руки его тело. Потом все они отправились в кофейню к Фаддулам, и он слушал все то, что соседи рассказывали о Салехе, хотя знали они немного. «Он был целителем», — сказала Мариам, и остальные посмотрели на нее с сомнением, но Джинн подтвердил: да, правда. Жаль, что сейчас он был один и некому было рассказать об этой девушке и о ее отце, об их жизни и о тех, кого они любили. Еще он вспомнил о Софии Уинстон, которая должна была скоро оказаться в Стамбуле, совсем недалеко отсюда. Но наверное, не стоит снова вторгаться в ее жизнь и отягощать своими горестями так давно ожидаемое ею чудесное путешествие.
