Клайв Баркер - Проклятая игра

Водитель уже закрывал двойные двери с задней стороны «скорой». Через суживающуюся щель Марти видел кольцо профессиональных зевак, спешивших узреть последние минуты зрелища. Он бросился из дверей наружу.

Наблюдающие были изумлены тем, что Лазарь воскрес, и, более того, его улыбкой безумца, с которой он появился из машины, извиняясь за причиненные неудобства. Соображал ли вообще что-нибудь этот человек?

— Со мной все в порядке, — сказал он водителю, пятясь сквозь толпу. — Наверное, съел что-нибудь.

Водитель непонимающе таращился на него.

— Да вы весь в крови, — попытался вымолвить он.

— Никогда не чувствовал себя лучше, — ответил Марти, и в некотором смысле, даже несмотря на ломоту во всем теле, это была правда. Она была здесь, в его голове, и еще было время все исправить, если он поспешит.

«Ситроен» стоял на дороге в нескольких ярдах от него, тротуар вокруг него был закапан его кровью. Ключи все еще торчали в зажигании.

— Только дождись меня, детка, — прошептал он и развернулся обратно к отелю «Обитель Демонов».

69

Уже не в первый раз Шэрон выставляли из дома, когда ее мать развлекала мужчину, которого девочка никогда не видела раньше и впоследствии никогда больше не увидит; но сегодня это изгнание было особенно нежелательно. Она чувствовала, как подступает летняя прохлада, и ей хотелось быть дома перед телевизором, вместо того, чтобы болтаться по улице после наступления темноты, пытаясь изобрести для себя новые игры. Она шаталась по улице, начав было одинокую игру в классы, затем бросив ее на пятом квадратике. Она была как раз напротив номера восемьдесят два. Это был дом, от которого ее мать всегда велела ей держаться подальше. На первом этаже жила азиатская семья — они спали по двенадцать человек в одной постели, как миссис Леннокс рассказывала ее матери, в ужасающе грязных условиях. Но, несмотря на свою репутацию, дом восемьдесят два был разочарованием на протяжении всего лета до сегодняшнего дня. Сегодня Шэрон видела как в дом входили и выходили люди. Какие-то люди приехали на большой машине и забрали с собой женщину, казавшуюся больной. Сейчас, когда ей наскучили «классики», она заметила фигуру в окне на одном из этажей — большую серую фигуру, которая манила ее к себе.

Шэрон было десять лет. До ее первых месячных, должно быть, оставался один год, и хотя она имела представление об отношениях между мужчинами и женщинами от ее двоюродной сестры, она полагала это нелепой болтовней. Мальчишки, игравшие в футбол на улице, были мерзкими, грубыми существами, она не могла представить себе страстную тоску по каким-либо их действиям.

Но соблазнительная фигура наверху была мужской и это нашло какой-то отклик в Шэрон, это отодвинуло запрет. Под ним были первые трепещущие ростки, еще не совсем готовые для солнца. Они извивались, они заставляли дрожать ее тонкие ножки. Поэтому, чтобы остановить эту дрожь, она, забыв все предупреждения и запреты насчет дома восемьдесят два, проскользнула в дом, благо входная дверь была отперта, и поднялась туда, где, по ее мнению, был незнакомец.

— Привет? — сказала она, стоя в коридоре перед комнатой.

— Ты можешь войти, — сказал человек.

Шэрон никогда не знала, как пахнет смерть, но она инстинктивно почувствовала ее — предупреждения были излишни. Она остановилась в дверном проеме и уставилась на человека. Она все еще могла убежать, если бы хотела, и она знала об этом. Однако она была в безопасности, учитывая тот факт, что он оказался привязанным к кровати. Она разглядела это, хотя в комнате было темно. Ее любознательный ум не обнаружил в этом ничего странного; взрослые играют в игры, как и дети.

— Включи свет, — предложил человек.

Она дотянулась до выключателя у двери и повернула его. Слабая лампочка осветила узника, в ее странном свете он казался таким больным, как никто, кого Шэрон когда либо видела. Очевидно он подтащил кровать к окну через всю комнату и при этом веревка, которой он был связан, врезалась в его серую кожу так, что блестящие коричневые потеки — не очень похожие на кровь — покрывали его руки и штаны и скапливались на полу у его ног. Черные пятна, покрывающие его тоже блестящее лицо, делали его пегим.

— Привет, — сказал он. Его голос был исковерканным, словно бы он говорил из дешевого радиоприемника. Его загадочность испугала ее.

— Привет, — сказала она в ответ.

Он широко улыбнулся ей, лампочка осветила влажность его глаз, которые были так глубоко запрятаны в глазницы, что она едва могла их разглядеть. Но когда они двигались, как сейчас, кожа вокруг них подрагивала.

— Извини, что я отвлек тебя от твоих игр, — сказал он.

Она помялась в дверях, не зная уйти ли ей или остаться.

— Мне вообще-то нельзя быть здесь, — пробормотала она.

— О… — сказал он, закатывая глаза, пока не показались белки. — Пожалуйста, не уходи.

Ей показалось, что он выглядит смешно в этой мокрой куртке с закатанными глазами.

— Если Мэрилин узнает, что я была, здесь…

— Твоя сестра, да?

— Моя мать. Она побьет меня.

Человек, казалось, очень расстроился.

— Ей не стоит делать этого, — сказал он.

— Но она обязательно так сделает.

— Это стыдно, — мрачно ответил он.

— О, но она не узнает, — успокоила его Шэрон. Человек был более огорчен ее разговорами о битье, чем она ожидала. — Никто не знает, что я здесь.

— Хорошо, — сказал он. — Я бы не хотел, чтобы из-за меня у тебя были неприятности.

— Почему ты привязан? — поинтересовалась она. — Это такая игра?

— Да. Именно так. Скажи, а как тебя зовут?

— Шэрон.

— Ты абсолютно права, Шэрон, это такая игра. Только я больше не хочу играть. Мне начинает становиться больно. Ты видишь.

Он поднял руки повыше, как только мог, чтобы показать ей, как ему больно. Несколько мух, спугнутых со своих мест, закружились вокруг его головы.

— Ты хорошо умеешь развязывать узлы? — спросил он.

— Не очень.

— Может быть попробуешь? Для меня?

— Наверное, — ответила она.

— Только я очень устал. Входи, Шэрон. Закрой дверь.

Она сделала, как ей велели. Здесь не было угроз. Только загадка (или, возможно, две — человек и смерть), и ей хотелось узнать побольше. Кроме всего прочего, человек был болен — он не причинит ей вреда в его теперешнем состоянии. Чем ближе она подходила к нему, тем хуже он выглядел. Его кожа блестела и на его лице были пятна, похожие на капли черного масла. За запахом его одеколона, который был достаточно сильным, чувствовалось что-то более горькое. Ей не хотелось дотрагиваться до него, как бы она ни жалела его.