Кэтрин Валенте - Города монет и пряностей

Я зевнул. Конечно, моя хозяйка заслуживала лучшего.

– Ты подождёшь рассвета с нами? – спросил я бедную женщину, что была пустой внутри.

– Конечно.

Я уже сказал тебе, что произошло. Наступил рассвет. Отовсюду приковыляли одетые в чёрное прокажённые, опираясь на костыли из ясеня и орешника, – прослышав, что прибыли новенькие, они хотели обнять нас как родных. Безопасно касаясь вуалей Руины, они сказали, что нас здесь полюбят, в наши раны будут втирать цветы, и что уже готовы алтари, чтобы мы перед ними преклонили колени. Если удача будет на нашей стороне, и мы докажем, что достойны, возможно, нам даруют частицу кости. Одноногий прокажённый протянул гниющие руки к лицу Руины, его глаза светились от радости. Он сказал:

– В Уриме не носят вуалей, дорогая. Покажи нам свой недуг – нас не заботит красота.

Со сдавленным возгласом облегчения Руина сняла свои вуали, открыв лицо, и лохмотья кожи осыпались, как вырванные из книги страницы. Прокажённые отпрянули…

– Ты не прокажённая! – воскликнула одна, прижав ко рту гнилую руку, на которой между пальцами выросла упругая и густая зелёная плесень.

– Она мертва, – прошептал первый. – Совсем мертва, и её смерть распространится среди нас, как чума.

Третий, чей нос превратился в дыру с неровными краями посреди лица, прошипел:

– Она не получит костей! Они наши! Она их не получит!

Четвёртый спросил, не И ли она, и нет ли в ней костей, чтобы положить на язык.

Прокажённые хорошо знают, что не следует прикасаться к больным, – они обнимали её, думая, что она такая же, как они, но не могли рисковать подхватить мерзкую болезнь, поразившую её. Они избили Руину костылями и вырвали ей язык, чтобы она не смогла сообщить ночи их имена.

Сказка о Пустоши

(завершение)

– Я рычал и бросался на прокажённых, пытался укусить, но я всего лишь кот, и меня не учили охотиться, только сопровождать человека в пустыне. – Рвач прикрыл глаза лапой. – Они приковали меня к ней, так что моё мельтешение навредило бы моей хозяйке, и оставили нас избитыми у белого гроба. Они забрали её язык, аккуратно надев перчатки, чтобы проверить, нельзя ли из него приготовить лекарство. Прошло много времени, прежде чем Руина заворочалась, как во сне, и я вытащил её из города. Она мертва: у неё не течёт кровь. Я настолько близок к смерти, что это уже не имеет значения для леопарда; у меня не течёт кровь. Мы поняли, что серебряные цепи нам не мешают. Мы с ней прикованы друг к другу и теперь направляемся домой, в Аджанаб, где есть красные пряности и нет лекарств; где она сможет лечь снова в землю и отдохнуть, а я смогу оплакать свою мать. Когда она полностью обратится в камень, я на своей спине отнесу её обратно в город и помещу перед Домом Красных пряностей. Воробьи будут гнездиться в её волосах, а я буду жить у её ног.

Руина плакала, и слёзы смывали с её лица мельчайшие частички плоти. Рвач смотрел на свою госпожу огромными чёрными глазами, полными кошачьей скорби.

Джинния тоже смотрела на женщину в чёрном, чьи красные глаза затуманились от отчаяния.

– Я не могу вернуть тебе язык, – медленно проговорила Ожог, отбросив с глаз пламенеющие волосы, – но я могу тебя исцелить. – Она прочистила горящее горло. – Ну попытаться. Мои дни желания завершены, Кайгал об этом позаботился. Но, если ты освободишь меня, я попробую…

– Как мы откроем клетку? – спросил леопард.

– Рискну предположить, что, если твоя госпожа притронется к прутьям, они обратятся в камень, и разбить их будет не труднее, чем любой другой камень.

– И что ты сделаешь, если мы тебя освободим? – Леопард нерешительно поскрёб землю.

Ожог посмотрела на восток, через потрескавшуюся землю с её испорченным золотом и суетливыми мышами.

– Кохинур была права. Я старая, мне почти четырнадцать и осталось недолго. Я отправлюсь домой, в Аджанаб, чтобы побеседовать с подругой-паучихой, потанцевать с сиренами, вспыхнуть в хвосте Фонаря и разок-другой погладить волосы Утешения. Я бы глядела на Карнавал и слушала Аграфену каждое утро, когда солнце благословляет её смычки. Я хотела бы узнать, как там мои жёны. Я бы рассказала Час такую историю, такую историю! – Королева джиннов закрыла глаза, подведённые огнём. – Я бы искупалась в Варени и послушала, как звенят колокола, а потом, когда всё закончится, прижалась бы щекой к пальцам Симеона и упокоилась.

Красные глаза Руины наполнились слезами. Подняв руки, она отбросила свой чёрный капюшон на спину. Под ним были редкие волосы и тонкая словно бумага кожа. Сквозь чёрные пряди просвечивал череп, а запавшие щёки были прозрачными. Она была сделана из стекла, постепенно превращавшегося в песок. Губы у неё были сухие, белые и потрескавшиеся; хотя она их разомкнула, не раздалось ни звука. Она протянула обе руки к клетке, и, когда её пальцы коснулись костей джиннов, прутья мгновенно сделались пористыми и красными, словно на них посмотрел василиск. Беззвучный смех вырвался из искалеченного рта Руины и смешался с её мучительным плачем. Клетка задрожала и покраснела, стала красной, как дом Руины, её туфли и отец. Когда она отпустила прутья, Ожог приложила к ним раскалённые добела ладони, и они обратились в белую лаву. Джинния освободилась; дымные волосы, более не сдерживаемые корзинами, раскинулись вокруг, как пролитая вода.

– Что ты сделаешь с ней? – взволнованно прошептал кот, подбираясь ближе к хозяйке.

– Мой милый котик, – с улыбкой сказала джинния. – Я вдохну в неё жизнь. Нет такого камня, чтоб не плавился в огне будто масло… Если огонь достаточно горяч.

– Ей будет больно? – Пятнистая, покрытая золотой шерстью голова Рвача беспокойно вертелась из стороны в сторону.

– Очень больно.

Ожог сделала глубокий вдох и словно вобрала в себя саму пустыню. Её грудь треснула, под чёрной кожей вспыхнули угли, яркие точно два солнца; потом то же самое случилось с её руками и щеками. И вот она вся засияла, надула щёки, приготовившись, и затаила дыхание; разрисованные ладони начали светиться. Она выдохнула, и ветер, пламя её дыхания были белыми, точно Звезда в центре города. Руина погрузилась в свет. Рвач сжался и попытался отползти прочь, опалив свой хвост. Руина горела красной свечой посреди безжизненной пустоши. Даже после того, как Ожог с хрипом и кашлем выдохнула последние огни, мёртвая девушка стояла, воздев руки к небу; плоть с неё падала яркими кусками, точно пепел, летящий прочь от летнего костра.

Она погасла через несколько часов.

Однажды посреди пустоши между Уримом и Аджанабом на иссохшую землю, покрытую тёмными трещинами, что простирались во все стороны, как лозы в поисках воды, упали три тени. Три длинные тени лежали, тёмные и спокойные, на поверхности разбитой пустыни. Женщина, джинния и леопард смотрели друг на друга поверх золотой земли. Женщина рухнула на колени. Её тело было обожжённым, розовым и покрытым волдырями, но целым. Её волосы полностью сгорели, и лысая голова блестела в последних лучах солнца. Она прижала свои живые, яркие как кровь руки к мягкому животу и закричала, а потом засмеялась и расплакалась.