Стивен Кинг - Четыре сезона

Но, тем не менее, мои щипцы были при мне в тот вечер.

Тело мисс Стенсфилд напряглось, а живот стал как камень. Я увидел темя ребенка, окровавленное, в плевре, но пульсирующее. Значит, он был жив.

Твердь снова размягчилась. Темя исчезло из вида. Чей-то голос позади меня спросили: «Чем могу помочь, доктор?»

Это была медсестра средних лет, тот тип женщины, который часто становится опорой в нашей профессии. Ее лицо было бледным, как молоко, и хотя на нем застыло выражение суеверного ужаса при виде этого странно дышащего тела, я не заметил в ее глазах ни малейшего признака того опасного состояния шока, которое лишает людей способности действовать. «Нужна простыня, – быстро сказал я. – Думаю, что у нас есть еще шанс.

Позади нее я разглядел около дюжины человек из больницы, столпившихся на ступенях и не желающих приблизиться. Много ли им было видно оттуда? У меня не было возможности узнать об этом наверняка. Могу лишь сказать, что в течение нескольких дней после того случая многие в больнице избегали меня (некоторые и после), и никто, включая и эту медсестру, никогда не спрашивал меня о том, что произошло.

Она повернулась и направилась к больнице.

«Сестра! – позвал я. – У нас не времени. Возьмите простыню в „Скорой“. Ребенок вот-вот появится».

Она подошла к машине, скользя по мокрому снегу своими туфлями на белых каблуках. Я повернулся к мисс Стенсфилд.

Вместо того, чтобы замедлиться, дыхание стало более учащенным, и тело снова напряглось. Голова ребенка появилась опять, но на этот раз не исчезла. Он просто начал выбираться наружу. Щипцы не понадобились вовсе. Ребенок словно выплыл в мои руки. Я видел, как снег падал на его окровавленное тельце. Это был мальчик. Его маленькие кулачки зашевелились и он издал тонкий жалобный крик.

«Сестра! – закричал я. – Шевелите побыстрей вашей задницей, черт бы вас побрал!»

Это прозвучало слишком грубо, но на мгновение я почувствовал, что я снова во Франции и снаряды опять будут свистеть над головой.

Раздался рокот пулеметов, и немцы будут возникать из мрака, скользя, падая и умирая в грязи и копоти. «Дешевое волшебство» – подумал я, видя, как человеческие тела шатаются, поворачиваются и падают. – Но ты права, Сандра, это все, что мы имеем».

Я никогда еще не был настолько близок к тому, чтобы потерять рассудок, джентльмены.

«Сестра, ради всего святого!»

Ребенок заплакал опять – такой тонкий, потерянный звук! – и замолчал. Пар, поднимавшийся от его тела, стал намного реже.

Я поднес его лицо ко рту, ощущая запах крови и легкий аромат плаценты. Дунув в его рот, я услышал слабый ответный вздох. Наконец, медсестра подошла, и я протянул руку за простыней.

Она стояла в нерешительности, не отдавая мне простынь. «Доктор, а что… что если это монстр?»

«Дайте мне простыню, – сказал я. – Дайте мне ее, иначе я надену вам вашу задницу на голову».

«Хорошо, доктор», – ответила она очень спокойно (мы должны благословлять женщин, джентльмены, которые часто понимают нас только потому, что не пытаются понять). Я завернул ребенка и отдал его медсестре. «Если вы уроните его, я заставлю вас съесть эту простыню».

«Да, доктор».

Я наблюдал, как она возвращалась в больницу ребенком и как толпа расступилась, пропуская ее. Затем я поднялся и попятился от тела. Это дыхание, как у ребенка – толчок, пауза… толчок… пауза.

Я опять начал пятиться, и моя нога на что-то наткнулась. Я обернулся. Это была ее голова. Подчинившись какому-то приказу внутри меня, я встал на колено и перевернул голову. Глаза были раскрыты – ее карие глаза, которые всегда были полны жизни и решимости. И они все еще были полны решимости. Джентльмена, она видела меня, Ее зубы были плотно сжаты, а губы чуть приоткрыты. Я слышал, как воздух входил и выходил через эти зубы и губы в ритме «паровоза». Ее глаза двигались: они скосились чуть влево, словно чтобы лучше меня видеть. Ее губы раскрылись. Они выговорили четыре слова: «Спасибо, доктор Маккэррон». И я услышал их, джентльмены. Но не из ее рта. Из голосовых связок, в двадцати футах от меня. Но поскольку ее язык, губы и зубы – то, что мы используем для артикуляции слов, находились здесь, ее слова были лишь набором звуков. Однако, количество этих звуков соответствовало количеству гласных во фразе «Спасибо, доктор Маккэррон».

«Поздравляю, мисс Стенсфилд, – сказал я. – У вас мальчик».

Ее губы пришли в движение, и позади меня раздались тонкий едва различимый звук… аииии…

Решимость в ее глазах погасла. Казалось, что теперь они смотрят на что-то вне меня, может быть, на это черное, заснеженное небо. Потом они закрылись. Она задышала снова и остановилась. Все было кончено.

От тех событий, что произошли у меня на глазах и свидетелями которых стали служанка, водитель и, может быть, кто-то вдаль, поверх парка, как будто ничего достойного внимания и не произошло, и такая удивительная решимость ничего не значила в этом жестоком и бесчувственном мире. Или, что еще хуже, только она одна и имела какое-то значение, только в ней одной был какой-то смысл.

Помню, что я стоял на коленях перед ее головой и рыдал. Я все еще рыдал, когда подошедшие врачи и две медсестры помогли мне встать и увели в больницу.

У Маккэррона погасла трубка.

Он зажег ее, а мы продолжали сидеть в абсолютной тишине. Снаружи яростно завывал ветер. Маккэррон посмотрел по сторонам, словно удивляясь, что мы еще оставались в комнате.

«Вот и все, – сказал он. – Конец истории!»

«Чего вы еще ждете? Огненные колесницы?» – фыркнул он, а потом задумался.

«Я оплатил все расходы на ее похороны. У нее больше никого не было, вы знаете. – Он улыбнулся. – Да, моя медсестра, Элла Дэвидсон, настояла на том, чтобы внести двадцать пять долларов, что для нее было огромной суммой. Но когда Дэвидсон настаивает на чем-то…» Он пожал плечами и затем рассмеялся.

«Вы уверены, что это не было простым рефлексом? – услышал я собственный голос. – Вы действительно уверены…»

«Абсолютно уверен», – невозмутимо сказал Маккэррон. – Завершение родов длилось не секунды, а минуты. И иногда я думаю, что она могла бы держаться и дольше, если бы было необходимо. Слава богу, что этого не понадобилось».

«А что с ребенком?» – спросил Иохансен.

Маккэррон затянулся. «Его усыновили, – сказал он. – И вы понимаете, что даже в те времена все документы об усыновлении держались в секрете». «Понятно, но что с ребенком?» – снова спросил Иохансен, и Маккэррон засмеялся с некоторым раздражением.

«Вы всегда идете до конца, не так ли?» – спросил он Иохансена.

Иохансен покачал головой. «Некоторые люди не могут иначе, на их беду. Ну, и что с ребенком?»