Клайв Баркер - Проклятая игра

Ей показалось, что он выглядит смешно в этой мокрой куртке с закатанными глазами.

– Если Мэрилин узнает, что я была, здесь...

– Твоя сестра, да?

– Моя мать. Она побьет меня.

Человек, казалось, очень расстроился.

– Ей не стоит делать этого, – сказал он.

– Но она обязательно так сделает.

– Это стыдно, – мрачно ответил он.

– О, но она не узнает, – успокоила его Шэрон. Человек был более огорчен ее разговорами о битье, чем она ожидала. – Никто не знает, что я здесь.

– Хорошо, – сказал он. – Я бы не хотел, чтобы из-за меня у тебя были неприятности.

– Почему ты привязан? – поинтересовалась она. – Это такая игра?

– Да. Именно так. Скажи, а как тебя зовут?

– Шэрон.

– Ты абсолютно права, Шэрон, это такая игра. Только я больше не хочу играть. Мне начинает становиться больно. Ты видишь.

Он поднял руки повыше, как только мог, чтобы показать ей, как ему больно. Несколько мух, спугнутых со своих мест, закружились вокруг его головы.

– Ты хорошо умеешь развязывать узлы? – спросил он.

– Не очень.

– Может быть попробуешь? Для меня?

– Наверное, – ответила она.

– Только я очень устал. Входи, Шэрон. Закрой дверь.

Она сделала, как ей велели. Здесь не было угроз. Только загадка (или, возможно, две – человек и смерть), и ей хотелось узнать побольше. Кроме всего прочего, человек был болен – он не причинит ей вреда в его теперешнем состоянии. Чем ближе она подходила к нему, тем хуже он выглядел. Его кожа блестела и на его лице были пятна, похожие на капли черного масла. За запахом его одеколона, который был достаточно сильным, чувствовалось что-то более горькое. Ей не хотелось дотрагиваться до него, как бы она ни жалела его.

– Пожалуйста... – сказал он, протягивая свои связанные руки. Вокруг раздраженно жужжали мухи. Их было много, очень много, и их интересовал он – его глаза, его уши.

– Мне нужно привести доктора, – сказала она. – Вам плохо.

– Нет времени, – настаивал он. – Просто развяжи меня, тогда я сам найду доктора и никто никогда не узнает, что ты была здесь.

Она кивнула, находя это логичным, и приблизилась к нему сквозь облако мух, чтобы развязать его. Ее пальцы были не слишком сильными, ее ногти были обгрызены, но она старательно трудилась над узлами; очаровательный изгиб коснулся безупречной линии ее бровей, когда она трудилась. Ее усилиям мешали потоки желтоватой жидкости текущие из его пораненного тела, которые склеивали все вокруг. Иногда она поднимала на него свои газельи глаза. «Интересно, – думал он, – видит ли она разрушения, предстающие перед ее глазами? Если так, то она была слишком поглощена борьбой с узлами, чтобы уйти, или же она хотела освободить его, зная о силе, которой она обладала, делая это».

Только один раз одна продемонстрировала признак отвращения, когда что-то в его груди сломалось – часть какого-то внутреннего механизма скользнула в озеро вокруг его легких. Он кашлянул и выдохнул воздух, издававший отвратительный вонючий запах, похожий на запах первоцвета. Она отвернулась и скорчила гримасу. Он вежливо извинился, и она попросила его больше этого не делать, затем вернулась в своему занятию. Он терпеливо ждал, зная, что любая попытка поторопить ее только разрушит ее сосредоточенность. Но наконец она нашла ключ к загадке и его путы стали ослабевать. Его плоть, которая была сейчас близкой по консистенции и размякшему мылу, свалилась с костей его запястий и он освободил свои руки.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо. Ты была очень добра.

Он принялся развязывать веревки на ногах, его дыхание, или то, что заменяло его, издавало сухой шорох в его груди.

– Теперь я пойду, – сказала она.

– Нет еще, Шэрон, – ответил он; его речь была тяжелее сейчас. – Пожалуйста, подожди.

– Но мне надо домой.

Пожиратель Лезвий взглянул на ее молочно-белое лицо: она выглядела такой хрупкой, стоя в этом слабом свете. Она вышла из пределов его досягаемости, как только узлы были развязаны, словно ее первоначальная тревога вернулась снова. Он попытался улыбнуться, чтобы уверить ее, что все в порядке, но его лицо не подчинялось. Жир и мышцы только шевельнулись на его лице; его губы не подчинялись ему. Слова, как он знал, никогда не давались ему. Вскоре останутся только знаки. Он уходил в более чистый мир – мир символов и ритуалов, мир, откуда были родом настоящие Пожиратели Лезвий.

Его ноги были свободны. Было делом нескольких мгновений пересечь комнату и оказаться там, где стояла она. Даже если она повернется и побежит, он сможет поймать ее. Некому увидеть или услышать, а даже если бы и были – чем они могли бы навредить ему? Он же мертвый.

Он подошел к ней. Маленькая живая вещица стояла в его тени и не делала ни малейших попыток сбежать. Подсчитала ли она свои шансы и поняла тщетность бегства? Нет, она просто доверяла ему.

Он поднял свою грязную руку, чтобы погладить ее по голове. Она зажмурилась и задержала дыхание при его близости, но не сделала ни малейшей попытки уклониться от прикосновения. Его пальцы испытывали страстное желание дотронуться до нее. Она была столь восхитительна – что за счастье было бы положить в него кусочек ее, словно бы в подтверждение любви перед вратами Рая.

Но ее взгляда было достаточно. Он может забрать его с собой и считать себя удовлетворенным, – лишь эта ее мрачная сладость на память, как монеты в его глазах, чтобы оплатить проход.

– До свиданья, – сказал он и пошел к двери своей тяжелой походкой. Она побежала впереди него и открыла дверь, затем пропустила его вперед. Где-то в соседней квартире плакал маленький ребенок – жалобное хныканье малыша, знающего, что никто не придет к нему. У верхней ступеньки лестницы Брир еще раз поблагодарил Шэрон и они расстались. Он смотрел ей вслед, как она бежит домой.

Что до него, то он не был уверен – по крайней мере, сознательно, – куда он собирается идти и зачем. Но уже на тротуаре его ноги повели его в направлении, в котором он никогда не ходил; и он не заблудился, хотя вскоре он уже шел по незнакомой территории. Кто-то звал его. Его, и его нож, и его грязное серое лицо. Он шел так быстро, как позволяло его строение, как человек, призванный Историей.

70

Уайтхед не боялся умереть; он просто боялся, что, умирая, он может обнаружить, что не пожил достаточно. Именно это его беспокоило, когда он увидел Мамуляна в прихожей номера в пентхаузе, и это все еще мучило его, когда они уселись в кресла у окна, откуда доносилось жужжание моторов с автострады.

– Не надо больше бегать, Джо, – сказал Мамулян.

Уайтхед промолчал. Он взял большую вазу первосортной клубники Галифакса из угла комнаты, затем вернулся к креслу. Исследуя пальцами специалиста ягоды в вазе, он выбрал наиболее аппетитную клубнику и начал обгрызать ее.