Клайв Баркер - Проклятая игра

— Мы уж думали, ты никогда не придешь, — сказал Васильев.

Он отодвинул ветку и вышел в мертвый свет этой фантастической ночи. Он гордо демонстрировал себя, хотя его волосы полностью сгорели, лицо стало черно-красным, а тело изрешетили пули. Его брюки были расстегнуты, член напряжен. Возможно, чуть позже он вместе с вором отправится к своей любовнице. Они выпьют водки, как старые друзья. Васильев ухмыльнулся Уайтхеду:

— Я говорил им, что однажды ты вернешься. Я знал, что ты придешь. Чтобы снова увидеть нас.

Уайтхед поднял пистолет и выстрелил в лейтенанта Видение не исчезло, но слегка покачнулось. Крики и русская речь зазвучали на площади со всех сторон.

— Посмотри, что ты наделал, — проговорил Васильев. — Сейчас сбегутся солдаты.

Вор осознал свою ошибку. Он никогда не пользовался оружием после наступления комендантского часа — это стало бы прямым поводом для ареста Он слышал, как приближается топот сапог.

— Нам надо поспешить, — торопил его лейтенант, небрежно выплюнув пулю, которую поймал зубами.

— Я не пойду с тобой, — возразил Уайтхед.

— Но мы ждали так долго, — ответил Васильев и тряхнул ветку, словно дал сигнал к последующим действиям.

Дерево всплеснуло ветвями и, как невеста, сбросило свое цветочное приданое. На несколько мгновений всех ослепил вихрь лепестков. Когда они осели на землю, Уайтхед начал различать знакомые лица, ожидавшие его под ветвями. Там стояли люди, приходившие на этот пустырь, к этому дереву, под сень которого их собирал Васильев, чтобы они гнили и стенали здесь. Среди них была и Евангелина; ее раны, аккуратно замаскированные для похорон, теперь были полностью открыты. Она не улыбалась, но шагнула вперед, раскрыла ему объятия и произнесла его уменьшительное имя — Жожо. За Евангелиной показался Билл Той, одетый в вечерний костюм, как в «Академии». Его уши кровоточили. Рядом с ним — женщина в ночной рубашке, ее лицо было содрано от губ до бровей. И множество других, по большей части незнакомых. Женщина, что привела его к картежнику, тоже была здесь, по-прежнему с обнаженной грудью и ужасающей улыбкой. Здесь были солдаты, проигравшие Мамолиану, как Васильев. Один из них поверх дыр от пуль нарядился в юбку. Из-под складок ее торчал член. Саул — или его прогнивший скелет — принюхивался к старому хозяину и ворчал.

— Видишь, как давно мы ждем? — сказал Васильев.

Потерянные лица смотрели на Уайтхеда, их рты открылись. Но никто ни издавал ни звука.

— Я не могу помочь вам.

— Мы хотим успокоиться, — сказал лейтенант.

— Так идите.

— Без тебя нельзя. Он не умрет без тебя.

И тут вор все понял. Это место, уже привидевшееся ему в сауне, существовало внутри Европейца. Призраки были теми, кого он поглотил. Евангелина! Даже она. Наполовину сгнившие останки, они ждали в пустыне между жизнью и смертью, пока Мамолиана не затошнит от жизни. Тогда он ляжет и умрет, а они, наверное, обретут свободу. А до тех пор их губы будут складываться в беззвучное «О» — печальный призыв.

Вор покачал головой.

— Нет, — сказал он.

Он не отдаст свою жизнь. Даже ради целого сада деревьев и целой нации отчаявшихся людей. Он повернулся спиной к площади Мурановского с ее жалобными призраками. Голоса солдат звучали уже совсем близко, скоро они будут здесь. Он повернулся к отелю. Коридор пентхауза был все еще здесь, за порогом разбомбленного дома; сюрреалистическое совмещение руин и роскоши. Он направился к нему по булыжнику площади, игнорируя приказы остановиться. Крики Васильева, однако, были громче.

— Ублюдок! — воскликнул лейтенант.

Вор игнорировал его вопли. Он шагнул с площади обратно в тепло своего номера и сразу же поднял пистолет.

— Устаревшие новости, — произнес он. — Этим ты меня не напугаешь.

Мамолиан по-прежнему стоял в другом конце коридора. Время, которое вор провел на площади, здесь пролетело незаметно.

— Я не боюсь! — выкрикнул Уайтхед. — Слышишь, ты, бездушный ублюдок? Я не боюсь!

Он выстрелил снова, на этот раз в голову Европейца. Пуля попала в щеку. Потекла кровь. Пока Уайтхед не выстрелил еще раз, Мамолиан нанес ответный удар.

— Нет пределов, — дрожащим голосом произнес он, — у того, что я должен сделать!

Его мысль схватила вора за горло и сжала. Старик задергался в конвульсиях, пистолет выпал из его руки, мочевой пузырь и кишки вышли из-под контроля. Призраки на площади зааплодировали. Дерево неистово встряхнуло кроной, и те несколько соцветий, что еще удерживались на нем, были сметены воздушным потоком. Лепестки полетели сквозь дверь, как снежные хлопья, преодолевая порог прошлого и настоящего. Уайтхед повалился на стену. Краем глаза он увидел Евангелину, плюющую в него кровью. Он начал сползать по стене, тело его извивалось, словно билось в агонии. Сквозь стиснутые челюсти он произнес только одно слово:

— Нет!

На полу ванной Марти услышал этот отказ. Он пошевелился, но сознание его было слишком мутным, а избитое тело слишком болело. Ему удалось подняться на колени, держась за ванну. О нем явно забыли; в нынешнем действе ему отводилась сугубо комическая роль. Он попытался встать, но ноги не слушались. Они подогнулись, и Марти снова свалился на пол, ощутив каждый свой синяк.

В холле Уайтхед, упавший на четвереньки, нес околесицу. Европеец направился к нему, чтобы нанести последний добивающий удар, но тут вмешалась Кэрис.

— Оставь его, — сказала она.

Обезумевший Мамолиан повернулся к девушке. Кровь одинокой струйкой бежала по его щеке.

— Ты тоже, — прошептал он. — Нет предела.

Кэрис попятилась в комнату. Свеча на столе ярко вспыхивала, и пульсирующее пламя казалось белым и плотным. Европеец смотрел на Кэрис страждущими глазами. Его мучил голод, инстинктивная реакция на потерю крови. Он видел в Кэрис лишь одно — питание. Как вор, жадный до клубнички, когда живот уже полон.

— Я знаю, кто ты такой, — сказала Кэрис, глядя на него в упор.

В ванной Марти услышал ее слова. Глупо, подумал он, говорить ему такое.

— Я знаю, что ты сделал.

Дымчатые глаза Европейца широко раскрылись.

— Ты никто, — заговорила девушка. — Ты всего лить солдат, который встретил монаха и задушил его во сне. Что ты сделал такого, чем можешь гордиться? — яростно бросала она ему в лицо. — Ты никто! Никто и ничто!

Он протянул руку, чтобы схватить ее. Кэрис обежала вокруг карточного стола, но Мамолиан опрокинул его — карты рассыпались по полу — и поймал девушку. Его рука, как громадная пиявка, присосалась к ее руке, вытягивая кровь и отдавая пустоту, бессмысленную тьму. Он снова стал Архитектором ее снов.