Майкл Грубер - Тропик ночи

— Черт! — говорит он. — Ведь все это произошло на самом деле, верно?

— Боюсь, что так, — отвечаю я.

Он шипит что-то себе под нос по-испански, чего я не могу разобрать, и тыльной стороной ладони бьет себя по виску. Выкрикивает грубое ругательство, но тотчас спохватывается:

— Простите! У меня был очень тяжелый день.

— Чем же вы занимались?

— После вашего ухода? Мы начали вечер с ареста вашего мужа. Вышло не слишком блестяще. Он не остался под арестом. Он сидел на заднем сиденье моей машины в наручниках, а потом испарился. А еще потом, как говорится, разыгрались все силы ада. Надо признаться, до сих пор я считал это фигуральным выражением, не более. Вам известно, каким образом он творит такие дела?

— Само собой. Очень даже хорошо известно, и я говорила вам об этом, но вы не обратили на мои слова ни малейшего внимания. У меня нет желания повторять это. — Я хлопнула ладонью по обложке своего дневника. — Все это здесь, или почти все. Можете прочитать.

— Охотно. — Он окидывает взглядом мою убогую кухню. — Прошу прощения, у вас нет чего-нибудь выпить?

— Выпить? Нет. Но я могу сбегать к Полли и одолжить у нее пару банок пива.

Я встаю с пистолетом в руке. Могла бы, конечно, и сама предложить, не дожидаясь просьбы, ведь мы, Доу, люди воспитанные, однако у Джейн так давно никого не было в гостях!

— А как же?.. — движением головы он указывает на тех, кто ждет во дворе.

— Они меня не тронут. А если тронут, я их пристрелю.

— Зомби? Я считал, что они уже мертвые.

— Распространенное заблуждение. Во всяком случае, пули у меня заколдованные. Вы оставайтесь здесь. И не двигайтесь. В буквальном смысле слова не двигайтесь. И с вами все будет хорошо.

Я спускаюсь по ступенькам и иду через двор. Пааролаватсы начинают приближаться ко мне, но очень медленно и вяло.

Я стучу к Полли в дверь бокового входа. На крыльце вспыхивает лампочка, на окне отодвигается занавеска, я вижу через стекло испуганное лицо моей квартирной хозяйки. Вначале она меня не узнает, потом на ее физиономии появляется выражение величайшего облегчения — узнала! Щелкают несколько отпираемых замков, и Полли впускает меня в дом.

— Долорес! Слава богу! Что происходит? Я смотрела телевизор, и вдруг он выключился сам по себе. Успели до этого сообщить, что готовится бунт. Господи милостивый! У тебя пистолет? Что это за парни во дворе? Я позвонила в полицию, но «девять-один-один» заблокирован.

Я кладу руку ей на плечо, чтобы успокоить.

— Никакого бунта не намечается. Просто оставайся дома, и все будет в порядке. Дети дома?

— Они в Лос-Анджелесе с отцом, слава богу. Должны вернуться завтра. Долорес, что происходит?

Я пытаюсь сочинить для нее правдоподобное объяснение, не касаясь, разумеется, колдовских материй, — это в данном случае бессмысленно.

— Это долгая история. Начну с того, что я вовсе не Долорес и мой муж не умер, как я тебе говорила. Он жив и преследует меня. Он… вроде бы террорист, и это его люди во дворе, они следят за мной.

— Ты шутишь, не правда ли? Боже, ты остригла и выкрасила волосы! Выглядишь великолепно. Ты и вправду скрывалась от него, а он тебя нашел? Ты позвонила копам?

— Да. Один из них сидит у меня на кухне. Я предложила бы ему пива, но у меня нет ни одной банки, я пришла одолжить у тебя парочку.

Полли разражается смехом, и мы с ней, взявшись за руки, идем на кухню, где она достает из холодильника целую упаковку пива «Миллер», шесть банок, и говорит:

— Не знаю, как ты, а я сейчас лягу в постель, послушаю через наушники запись Хильдегард фон Бинген, а потом натяну одеяло на голову и буду так лежать, пока все это не закончится.

Я всячески одобряю ее план. Выхожу во двор, но уже на полдороге к дому я ощущаю царапающее прикосновение ее пальца к моей шее: так она делала, когда мы были детьми, чтобы подразнить меня; через секунду голос сестры доносится до меня через левое плечо: «О Джейни, это все твоих рук дело. Некрасивая Джейни, тебе невыносимо было видеть, что я беременна, ты так мне завидовала, что не хотела даже смотреть на меня. Ты всегда меня ненавидела, мама мне говорила. Ты позволила ему убить меня. Ведь ты знала, что он хочет меня убить, верно? И моего ребенка. Посмотри на меня, Джейн! Посмотри, что ты сделала со мной!»

Я не оборачиваюсь и продолжаю идти. Иду медленно, ужасно медленно. Я никогда не знала, что от дома Полли до моего гаража расстояние почти в четверть мили. Ноги мои тонут в теплом песке. Предо мной вырастает высокая фигура, она преграждает мне путь. Это мой брат. У него эрекция. «Джейни, радость моя, давай сделаем это прямо здесь, в бурьяне. Джейни, давай сделаем так, как в лодочном сарае, давай, Джейни. Ты же знаешь, мы с Мэри делали это все время. Разденься, Джейни, давай посмотрим, какие теперь у тебя соски». Я поднимаю пистолет и стреляю ему в грудь. Крик, треск в кустах — и хохот, нечеловеческий хохот, так хохочут гиены. Меня шатает.

Жаркое дыхание обожгло мне ухо, зловонное дыхание — от него несло перегаром и гнилью. Мама говорит: «Я не знаю, что мне сделать с тобой, ты просто заноза в заднице. Посмотри на свою сестру, только взгляни на нее!» И вот сестра передо мной, беленькая и такая милая в своей свободной, с открытой шеей, голубой безрукавке для будущих матерей. Мэри улыбается своей обычной женственной улыбкой. Расстегивает безрукавку, и ее внутренности вываливаются из располосованного живота, а она все улыбается. Раздается жуткий вой — так воет собака, сбитая машиной.

Кто-то с силой хватает меня за левую руку. Я поднимаю пистолет, но его выбивают у меня, ноги мои отрываются от земли, и чья-то рука обхватывает мою талию. Ноги мои цепляются за края ступенек. Это детектив Паз волочит меня по лестнице ко мне в дом. Я почти вваливаюсь в кухню, еле перебирая ногами, и прижимаю лоб к холодному кафелю печки.

— Я услышал выстрел, — говорит Паз. — Подумал, что вы застрелили одного из этих… парней. Вы кричали и крутились на одном месте в десяти футах от крыльца.

— Да. Там сейчас не слишком приятно.

Опираясь на руки, я на коленях вползаю в туалет и, прижимаясь щекой к краю унитаза, изрыгаю небольшое количество желтой слизи. Мне слышно, как Паз открывает банку с пивом; потом раздается бульканье в горле у мужчины, который опрокидывает в себя двенадцать унций пива в один прием.

— Ну что, полегче? — спрашивает он, когда я неверной походкой возвращаюсь на кухню и плюхаюсь на стул рядом с ним.

— Намного. Если бы я была колокольчиком, то зазвенела бы. Спасибо, что пришли за мной.

— Вы несли пиво. Что там произошло?

— Я всего-навсего листала семейный альбом. Полагаю, нам надо побыть здесь. Все обойдется, если он не решит явиться лично.