Игорь Кром - Самая страшная книга 2015

На вид мужчине было лет сорок - сорок пять. На бескровном, лишенном растительности лице его отпечаталось скорее удивление, чем страх. Прямо под горлом, не скрываемым более разорванным воротом свитера, на месте вырванного кадыка багровела глубокая дыра с обсосанными бледными краями. Серебров подошел к покойнику, присел на корточки и пальцами прикрыл ему веки.

- Что ж ты, Господи… не уберег, - прошептал он.

Пуговицы на куртке чужака не желали поддаваться дрожащим пальцам и расстегивались с большим трудом. И все же Серебров справился. Запустил ладонь во внутренний карман и уверенно вытащил оттуда бумажник, связку ключей и мобильный телефон. Ключи и «мобильник» он опустил к себе в карман, а бумажник открыл и долго смотрел на улыбающиеся физиономии двух девчонок, лет пяти. Сглотнув застрявший в горле горький ком, Михаил Степанович быстро вынул из кошелька всю наличность и тщательно протерев, вернул его законному владельцу. Матвейка тем временем перебрался поближе, и теперь, обхватив самый толстый корень руками и ногами, сидел над тем местом, где только что спал его хозяин. У Сереброва мелькнула мысль – может быть не стоит вот так, у него на виду брать вещи, деньги? Но тут же, снимая с трупа патронташ и ремень с хорошим охотничьим ножом, одернул себя, – сделанного не воротишь, мертвому все эти цацки теперь ни к чему, а ему – Сереброву, на что-то жить надо.

- Эх, Матвейка, сученыш ты! - с болью в голосе, чуть не плача, пробормотал Михаил Степанович, споро выворачивая покойнику карманы. - Сученыш, как есть!

Сученыш сидел на месте, попеременно поворачивая к хозяину то одно, то другое ухо, словно прислушиваясь.

Могилу необходимой глубины удалось выкопать лишь к вечеру, когда в лес пришла подельница ночь, желающая помочь спрятать улики. Морщась от боли в сорванных мозолях, - пройти полтора метра твердой как камень земли саперной лопаткой, это вам не шутки! – охотник вылез из ямы. Оберегая ладони, покойника он, без всяких почестей столкнул туда ногой. Наскоро закидал тело землей и тщательно утрамбовал, оставив едва заметный холмик – по весне просядет, будет не так заметно. Остатки земли долго перетаскивал к речке и сбрасывал под лед. По большому счету, можно было точно так же поступить и с безымянным мужиком, на беду свою повстречавшим Матвейку, но было это как-то… не по-христиански. Не по-христиански было и втыкать в грудь мертвецу наскоро выструганный кол, но иначе поступить Михаил Степанович просто не мог. Боялся.

Темнота опускалась все ниже, уже не столько помогая, сколько мешая, но Серебров был этому даже рад. Он уже почти закончил. По-быстрому набросав сверху веток и снега, Михаил Степанович придал месту вид охотничьего шалашика. Отошел на два шага, критически осмотрел и остался доволен. Однако же про себя твердо решил, что вернется сюда, как только сойдет снег и подправит могилу. Может быть даже посадит сверху дерево.

Поспешно рассовав по отделениям Матвейкину добычу и усадив внутрь самого Матвейку, Серебров взвалил изрядно потяжелевший рюкзак на спину, воткнул в уши плеер и по своим следам отправился обратно. Пока еще было относительно светло, Михаил Степанович хотел отойти как можно дальше от этого места.

… обошелся с собою, как будто хреновый колдун –

превратился в дерьмо, а как обратно – не знаю…

… жаловался в плеере Полковник.

«Дерьмо, - дерьмо я и есть - отрешенно думал Серебров, под шаг удобнее устраивая рюкзак на плечах. - А когда таким стал? И обратно как? Никак обратно… то-то же…»

За его спиной, невидимые для случайного человека, растворялись во тьме три могилки – пара престарелых грибников, разделивших одну яму, девчонка-фотограф, неведомо как забравшаяся в эту глушь и сегодняшний охотник.

На самой старой могиле, вот уже два года росла маленькая ель, с пушистыми колючими лапками.

Оставайтесь на связи

(Игорь Кром)

Октябрьский ветер выплёскивал свою непреходящую злость, швыряя по окнам избы мелкие россыпи ледяных колючих брызг. Черёмуха в палисаднике махала из стороны в сторону голыми ветвями, отчего изнутри казалось, что вокруг дома водят хоровод сонмища теней. Предчувствие чего-то недоброго, необратимого, такого, о чём даже догадываться было тошно, вибрировало то ли в душе, то ли в подсознании - тонко, как беспрерывный, раздражающий зуммер. Половицы равномерно скрипели под тяжёлыми сапогами участкового, расхаживающего по кухне от печи до входной двери и обратно. Печь поддымливала, и дышать было тяжеловато. Окно – обычное дело для старых сибирских изб - не открывалось, рама была намертво вделана в сруб. Форточка также не предусматривалась. Поэтому участковый слегка приоткрыл дверь, и в дом сразу залетел ветер, зашелестев шторами и задув и без того угасавшую свечу на столе. То, что излучал старенький диодник под потолком, светом можно было назвать только с натяжкой.

«Видимо, аккумулятор садится. Ну что за жизнь здесь в этом Подгорске, без электричества?» - устало подумал участковый.

Тягостное молчание затягивалось.

- Ну хватит уже, Степан, в молчанку-то играть, - наконец произнёс он, останавливаясь напротив хозяина дома, сидящего с опущенной головой на табуретке возле окна. Руки его были в несколько витков связаны за спиной пеньковой верёвкой в полпальца толщиной. Конец верёвки для верности был примотан к скобе, бог знает для чего вбитой в брус внутри дома. Ноги были связаны тоже, да и туловище участковый не поленился примотать к табуретке.

- Ты пойми, я ж никому зла не желаю, Стёпа. И тебе тоже зла не желаю. Хотя одна статья у тебя уже есть – нападение на полицейского. Но я не буду это заносить в протокол, если скажешь, где девушка. Просто скажи, Стёпа: где Марина? Ты ведь не мог сделать ничего такого, что уже не исправить, правда? По глазам вижу, что правда.

Степан изогнулся на стуле, и в глазах его сверкнуло совсем не то, о чём говорил участковый. С тех пор, как он был усажен на этот стул, похоже, его ярость только усиливалась. Если бы он и заговорил, то скорее всего лишь для того, чтобы осыпать ночного гостя бранью или проклятиями. Но и этого не случилось, Степан молчал уже битый час, и это было как-то ненормально. Неправильно.

- Тёмный ты человек, Степан,- вздохнул участковый. – Я уже двенадцатый год здесь работаю, один на пять деревень. От Сергеевки до Подгорска тридцать километров, а ведь ещё и Верхнеухтымское есть – так до него все пятьдесят. Всякое бывало, а только посадить я пока никого не посадил. Веришь, нет – табельное оружие сегодня чуть не в первый раз взял. И без него разбираюсь обычно. Меня ведь, Стёпа, все знают, все уважают. А почему? Да потому что зла никому не делал. Натворил что – изволь, штраф получи. Или отработай на благо родного посёлка. Вот взять хоть Саньку Краснова с Утёсова. На той неделе напился, хулиганить начал, пришлось выезжать, вязать его, бугая такого… Он же здоровый, как лось, наручники мне сломал и сиденье в УАЗике. А как проспался – совсем другой человек. Можно было и посадить за хулиганку, только зачем? Нашли ему штрафработу. А позавчера он с женой приходил, благодарили…Понимаешь, к чему я веду? У меня ведь, Стёпа, серьёзных происшествий на участке отродясь не было. Ты, кстати, прости, что вот так тебя примотать пришлось – ну так ты ж сам кинулся мне морду бить. А наручников-то и нету. Я тебе так скажу – мне их даже и не выдавали никогда. А те, что поломались – так то китайские, я их в Абакане на рынке за свои деньги покупал.