Олег Гладов - Смех Again

— Но у него дешевле! — тупо повторила она.

— Ну так и идите… в «Юлию»! — сказал я, имея в виду, конечно, не «Юлию», а совсем другое место.

После неё зарулил какой-то малолетний панк в майке «Sex Pistols» и с баяном без чехла, висящим на спине вместо рюкзака. Он восторженно уставился на мою машинку, сказал «круто» и протянул мне бумажку.

— «Висмут», — прочёл я, — это ещё что такое?

— Это моя группа! Я в ней играю! — радостно сообщил он.

— На баяне? — на всякий случай уточнил я.

— Нет! — так же радостно сообщил он. — На гитаре! А баян я только что на мусорке нашёл!

Я подумал, как чудесно, что при нашем разговоре не присутствуют работники санэпидемстанции, выпившие литры моей крови.

— Итак, — я отдал бумажку ему, — отлично. Что дальше?

— Хочу такую мастюху себе набить!

— Без проблем… — сказал я. — Куда?

— Сюда! — сияя глазами, сообщил он и ткнул себя в центр лба.

Я примерно с минуту молча смотрел на его прыщавое чело.

— Мальчик… — сказал наконец я, — иди домой.

Имея в виду, конечно, не дом, а совсем другое место.

— Зачем? — удивился он.

Я вздохнул.

— Принесёшь записку от мамы. А лучше приходи с мамой. Пусть она сама мне скажет, что разрешает своему сыну ходить с висмутом на лбу.

Сговорились все, да?

Звонит мой мобильник. На заставке улыбающаяся Окси показывает средний палец. В трубке её голос.

— Здравствуй, папочка, — мурлыкает она.

Сегодня у нас Голос Послушной Девочки.

— Кто бы это мог быть?

— Ты не узнаёшь свою доцю?

— Не мешай папе работать… уроки сделала? — я улыбаюсь.

— Сейчас же каникулы, па…

— Я тебя накажу, дрянная девчонка… — говорю я.

Окси хихикает:

— Скажи это Тем голосом.

— Каким из?

— Ну ТЕМ…

— Голосом Похотливого Старикашки? С мокрыми ладошками, слюнявым ртом и маленьким розовым членом?

— Фу-у-у-у… Да!

— Я тебя накажу, дрянная девчонка… Я задеру твою юбку и отшлёпаю тебя по попке… по твоей розовой сладкой попке…

Хихиканье в трубке:

— Ну, пожалуйста, не надо, па…

— …А потом заставлю сидеть у меня на коленях без трусиков и делать уроки, мерзавка…

Хихиканье в трубке перерастает в хохот. Потом:

— Ты такой прикольный…

Я улыбаюсь:

— Посидишь на моих коленях?

— Я подумаю… — мурлычет она.

Точно так же она мурлыкала, когда я привязал её к своей кровати и прошёлся губами от пальчиков на её ногах до кошачьих местечек за аккуратными розовыми ушками. Я спросил тогда — чем от неё так хорошо пахнет? Kenzo?

— Нет, — сказала она в подушку, — я не пользуюсь духами. Это я так пахну.

Еле уловимый, сладкий и одновременно терпкий запах. Так пахнет её гладкая, как шёлк, кожа. И если зарыться носом, в её растрёпанную причёску — корни волос тоже будут источать этот запах. Она вся так пахнет. Когда я говорю «вся», я имею в виду «везде». Она везде сладкая и терпкая. Одновременно. Когда я вспоминаю это, то сразу чувствую шевеление в паху. И когда она говорит в трубку:

— Какого цвета на мне трусики? С трёх раз? — мои шорты цвета хаки уже оттопыриваются по полной программе. Это очередная ежедневная игра Окси. Если я угадаю цвет трусиков, вечером меня ждёт нечто особенное.

— М-м-м… — я слушаю её дыхание — …чёрные?

— Я сегодня в белом, па…

— Белые?

— Не-а…

— М-м-м…

— Последняя попытка… — я слышу звон посуды: она сидит в какой-то кафешке.

— Ты совсем без трусиков, да?

— Умница, — по её голосу я чувствую, что она улыбается, — я уже думала, что сегодня ты пропустишь приватное pornoparty…

Pornoparty — это она меня наслушалась. Коза такая…

— Ты сильно занят, па?

— А что такое?

— Мне уже тут надоело… Один усатый дядя, уже второй раз шампанское с официантом присылает… Вкусное…

— Я щас приеду и твоему шампанскому яйца, нах, оторву! — говорю я голосом «Отсидел И Только Что Вышел».

Хихиканье в трубке. Потом:

— Поторопись, па… а то пока мы с тобой разговариваем, у меня весь стул мокрый стал… сидеть неудобно.

— Уже лечу, — говорю я и улыбаюсь: коза такая…

В кафе я чмокаю её в щёку и вешаю рюкзак на спинку своего стула. Она блестит глазами с той стороны стола, на котором стоит полупустой бокал с золотистым содержимым.

— Это уже третий.

— Где этот дядя? — спрашиваю я и тут же замечаю его в углу: с усами, в рубашке с пальмами и рыжих сандалях. Не сандалиях — именно Сандалях. Да ещё в белых носках. Я посылаю ему воздушный поцелуй. Он отворачивается.

— Стул ещё мокрый? — спрашиваю я.

— Я вся мокрая. Хочешь потрогать? — она берёт бокал, делает глоток и смотрит на меня поверх стеклянного краешка.

— Позже.

Кое-что об Окси.

Она ненавидит органную музыку.

— Кто её может по-настоящему любить? — вещала она, валяясь голышом на моём диване и как всегда болтая пятками в воздухе. — Наверное, те, которые в «Что? Где? Когда?» участвуют. Ненавижу всех этих мерзких усатых очкариков. Им, по-моему, даже за деньги никто не даст… Только какая-нибудь оплывшая бесформенная интеллектуалка средних лет в бабушкиных трусах… (её передёрнуло)… ф-ф-фу!!!

Я бросил взгляд в угол: сбрей усы, чувак, и вставь линзы, хе-хе…

Окси допила шампанское, поставила пустой бокал на центр стола и сообщила:

— Ой… Кажется, уже пьяная… А я за рулём…

На входе в кафе я видел её маленький, но мощный итальянский мотороллер с семью красными звёздами на борту. Когда я спросил, что они означают, она махнула рукой:

— А… это я шесть котов задавила… и одного ёжика.

Потом ткнула в меня указательным пальцем:

— Не специально.

У меня в рюкзаке сейчас лежит небольшой презент для неё. Я лезу рукой за спину и, порывшись, извлекаю его на свет.

— Спокойно, сеньорита… у вас сегодня личный пилот, — говорю я и надеваю презент на свою голову, — comprendez?

— Waw! — глаза Окси заискрились. — А он настоящий?!

Настоящий. Кожаный лётный шлем. Чёрный. Внутри на подкладке надпись маркером на испанском «лейтенант Наваз». Подвернулся как-то в военном сэконде, в Москве.

— Ага. Настоящий, — я протягиваю шлем ей, — он твой.

— Мой?! — она натягивает его на голову. — Спасибо, па! Поехали кататься?!

— Поехали.

На выходе из кафе я посылаю очкарику ещё один воздушный поцелуй.

Позже, выкатав почти полный бак бензина, мы тормозим у большого фонтана на проспекте. Я сижу на мотороллере с бутылкой колы в руке и смотрю, как босая Окси бродит в прозрачной воде, доходящей ей до колен, среди бултыхающейся ребятни: жара.