Марго Ланаган - Черный сок

Но внизу никого не было: я ведь везунчик.

Скользнув через прореху в ограде, я окунулся в шумную толпу. Футляр с «фьоре» покачивался в руке, словно маленький гробик. Сирены не выли, никто никуда не бежал; на меня просто не обращали внимания. Я шел сквозь ярмарочное веселье сосредоточенно и хмуро, как может идти чистильщик обуви, или электрик, или любой честный человек, спешащий на работу с инструментом в чемоданчике.

Милый Пиппит[4]

Мы тронулись в путь под покровом ночной тишины, протомившись целый вечер. Хлууробнуун в свои юные пятьдесят лет не очень-то умела ждать. Наш погонщик, правда, был новым и неопытным человечком; он наверняка принял все эти посапывания и размахивания хоботом за обычный ежевечерний ритуал. Даже если бы мы разом поднялись на дыбы и затрубили, он и тут вряд ли заподозрил бы неладное. Но наша боль хоронилась слишком неглубоко, и мы терпеливо держали ее под спудом, опасаясь переполоха со стрельбой.

Когда человечек отправился на покой, Бууруундуунхууробуум взялась за работу. Обломками бивней она расшатывала ворота, напирая на слабые места, где человечки поменяли петли после приступа Горлуубну. Щепки падали на землю бесшумно, как свежий навоз. Бууруундуунхууробуум работала и пела, оплетая нас сетью колыбельной, и скоро мы уже дружно раскачивались в стойлах, наблюдая за ней не только глазами, но и ушами.

Закончив расшатывать, она позвала:

— Гууролуумбуун!

И Гууролуумбуун шагнула вперед. Вдвоем они подняли и отодвинули опутанные цепью ворота. Открылся упоительно широкий проход. Это было неожиданно, хотя все произошло именно так, как мы планировали. Новизна — хитрая штука; недаром наша порода ее недолюбливает. Раскачиваясь, мы нерешительно смотрели на зовущий проход. Там таилось гораздо больше, чем привычная прогулка в саду, когда на голове сидит погонщик, а к спине приторочена гондола с чирикающими человечками.

Нашей матери и королеве Бууруундуунхууробуум пришлось первой, не прерывая тихой песни, пройти в черный лаз, чтобы мы поверили в подвижность своих огромных тел и решились покинуть дом. Когда она исчезла в стерегущей за оградой безграничной черноте, мы устремились следом, только чтобы не потерять ее.

И вот мы устремились прочь от знакомого сада. Хлууробнуун взяла меня за хвост, словно надеясь, что эта зыбкая опора поможет ей удержать равновесие в бурном океане свободы. Горбатые быки заворчали в клетках, а козел на каменном холме пронзительно крикнул, задрав голову; однако есть в нашей повадке нечто такое, что успокаивает всех вокруг. Движение наше неотвратимо, как звездный хоровод, как рост и убывание луны над джунглями. Мы играючи смели с дороги деревянную будку — и животные тотчас утихли. Гууролуумбуун растоптала обломки в щепки, а идущие следом превратили щепки в прах. Я восхищалась собственной дерзостью, и мое восхищение путеводным огнем пылало над бурливой рекой нашего гнева.

Его, кажется, звали Пиппит — имя слишком краткое для наших ушей, как и все человечьи имена, похожие больше на чириканье птиц или хруст сухих прутьев. Наша память хранила другое: теплый запах, доброту легких рук. Пиппит не был похож на других человечков, он умел отличать плохое от хорошего, почти как мы. Он бы понял и одобрил наш выбор. Он знал, как успокоить нас словом: его тихое бормотание гасило тревогу, в отличие от сводящего с ума клекота других голосов. Он мог бесстрашно спать у нас под ногами, он управлял нами без пики и хлыста. Мы тосковали по нему, медленно кипя в собственной ярости, с того самого дня, когда его увели от нас в черноту чужого мира.

— Что случилось с нашими сердцами? — говорила Гууролуумбуун беззвучно, одними мыслями. — Отчего мы так зашорены и зациклены? Не оттого ли, что всю жизнь ходим по кругу? А ведь когда-то мы были дикими и свободными! Я боюсь, Бууруундуунхууробуум, что во мне не осталось больше дикости. Моя кровь выдохлась, как старое вино. Мои ноги разучились ходить иначе, как по кругу. Чем мы будем питаться, королева? Что мы будем пить? Как мы разыщем нашего милого Пиппита? Что, если для его освобождения нам придется творить зло? Сможем ли мы пойти на это, королева?

И ее величество Бууруундуунхууробуум отвечала, не прерывая песни:

— Оставьте опасения! Страх простителен лишь тому, кто мал ростом, или за кем гонятся львы. Я тоже никогда не знала дикой жизни, однако след Пиппита на поверхности нашего мира виден мне ясно, как ручей, пересекающий песчаный берег. Я знаю: всегда можно найти то, что очень любишь.

И наши души, увлеченные было в пучину отчаяния тревогами Гууролуумбуун, устремились вверх, вслед за пузырьками слов королевы Бууруундуунхууробуум, и выскочили на поверхность, где свежим морским ветром гуляла ее мощная ровная песня.

Мы шли мимо человечьих домов, дремлющих во мраке, и с каждым спящим домом, оставленным позади, мой разум воспарял все выше, и с каждым шагом по пути, отличному от кругового, с каждым содроганием древней земли, которую вместе с нами топтали бессчетные, как звезды, ноги подобных нам свободных существ, в моей душе рушились новые и новые плотины. Сознание превратилось в огромную неизведанную страну, а тело вибрировало от предвкушения новых движений. Я знала, что впереди будет все: и пища, и вода, и добро, и зло; Гууролуумбуун тоже это поймет, как только перестанет бояться. Мне хотелось поднять хобот и затрубить, но в необходимости соблюдать тишину была своя радость, тихо плывущая по спящим улицам в унисон с гулом наших шагов и шорохом трущейся кожи.

Мы подошли к границе города. Не замедляя хода, Бууруундуунхууробуум отважно ступила в залитое луной пространство, направив шаг к той безумно далекой черте, что отделяла звезды от беззвездной черноты, изредка бугрящейся призрачными наростами несъедобных зонтичных деревьев. Мы двинулись следом, и запахи города вскоре исчезли. Хлууробнуун, успевшая забежать вперед, подняла было хобот, но я боднула ее в зад, чтобы не вздумала трубить, и она тихонько застонала от удивления. Мы шли за нашей королевой могучей мерной поступью, словно поток молчаливого гнева, выплеснувшийся на равнину.

Несколько часов спустя мы некстати забрели на погост — не помогло даже обострившееся чутье. Такие места опасны, потому что их трудно покидать. Хлууробнуун досталось хуже прочих: она обнаружила останки своей матери и принялась их шевелить, поднимая облака серебряной пыли и призывая нас заняться тем же. Королева Бууруундуунхууробуум шла мимо скелетов, называя мертвые имена, трогая мертвые головы, оставляя меньшие кости нам, идущим следом. А потом она ждала за границей кладбища, обратившись к цели нашего похода, терпеливо позволяя нам быть молодыми и невыдержанными, позволяя смаковать яркую боль, которая в ее собственном сердце с годами отстоялась в благородную мудрость.