Сьюзен Хилл - Смерть под маской

На фото в журнале венецианская картина выглядела отчетливо, но даже без этой четкости я настолько хорошо знал ее, настолько досконально и близко, вплоть до последней мелочи, что ошибиться никак не мог. На картине, если вы помните, среди прочего изображалась одна сценка. Юношу жестко удерживал другой человек, вынуждая сойти в одну из лодок, и взгляд его был обращен прямо в глаза смотревшему на картину, а на лице застыло выражение непонятного, отчаянного страха и мольбы. У юноши было лицо мужа графини. Вне всяческих сомнений. Сходство было абсолютным. Не просто похожие черты, но одно и то же лицо. Я видел это по глазам, по губам, по посадке головы, по строению подбородка. В момент узнавания все слилось воедино.

Графиня не спускала с меня пристального взгляда.

— Боже мой, — прошептал я, пытаясь осмыслить свое открытие. Разумеется, существовало некое здравое, естественное, разумное объяснение. — Значит, ваш муж позировал художнику. — Уже произнося эту фразу, я понял, насколько она смехотворна.

— Картина написана в конце восемнадцатого века.

— Тогда… это родственник? Которого вы недавно отыскали? Это необычайное фамильное сходство.

— Нет. Это мой муж. Это Лоренс.

— Тогда я не понимаю.

Графиня склонилась над фотографией, вглядываясь в лицо своего молодого супруга с такой пронзительной тоской и таким душевным страданием, каких я еще не видывал.

Я молча ждал. Наконец она сказала:

— Я хочу вернуться в гостиную. После того как вы увидели это, после того как узнали… я могу кое-что рассказать вам.

— Буду рад выслушать. Только понятия не имею, чем могу помочь.

Графиня протянула мне руку, чтобы я помог ей встать.

— Мы сами отыщем дорогу. Стивенс нам не нужен.

И вновь тонкая невесомая кисть легла мне на рукав, и мы пошли по коридору, уже погруженному в сумрак, поскольку уличные фонари померкли, картины и шкафы растворились во тьме, лишь иногда сверкал позолоченный уголок рамы или поверхность стекла зловеще лучилась в неверном свете.

Рассказывает графиня

Я вышла замуж в двадцать лет. С мужем своим познакомилась на балу, и нас, словно удар молнии, поразила coup de foudre.[13] Редким счастливцам выпадает познать то, что обыкновенно именуют любовью с первого взгляда. Не многим знакома и понятна ее преобразующая сила. Мы как раз из таких счастливцев. Испытав подобное, меняешься полностью и навсегда.

Место нашей встречи банально! В те времена молодые люди знакомились именно на балах, верно? Осмелюсь заметить, знакомятся и по сей день. Но многие ли из них узнают такую мгновенную, такую ослепляющую любовь? Он был несколько старше — уже за тридцать. Но это не имело никакого значения. Ничто не имело значения. Родители мои слегка встревожились: я была молода и имела старшую сестру, которая — при естественном ходе вещей — должна была выйти замуж раньше меня. Но тем не менее Лоренса они принимали благосклонно. Лишь одно доставляло нам беспокойство. Он едва не обручился. Формально предложения не делал, но согласие уже имелось. Если бы в тот вечер мы с ним не встретились, то наверняка состоялось бы и обручение, и свадьба. Естественно, отвергнутая девушка горько обиделась. Такое случается, доктор Пармиттер. Я не считала себя в чем-то виноватой. Он, по-видимому, тоже. Но к бывшей невесте относился, естественно, с большим участием, а я, в конце концов обо всем узнав, испытала чувство такой вины и такую печаль, какие только можно ожидать от двадцатилетней девушки, переживающей муки любви. Что в подобных случаях происходит? Обычно потерпевший страдает от ущемленной гордости и сердце его разбито, но время лечит и, как правило, все проходит с появлением нового поклонника.

В данном же случае было не так. Молодая особа, которую звали Кларисса Виго, страдала так отчаянно, что ее рассудок не выдержал. До этого мы с нею не были знакомы, но меня уверяли (и сомневаться в том нет причин), что это очаровательная, кроткая и благородная девушка. Но она озлобилась и, терзаемая мукой, думала только об одном: о нанесенной обиде, заставляющей ее страдать, и о мести. Лучший способ, само собой, — разрушить наше счастье. Это поглощает все ее мысли, этому отдает она свое время, силы и страсть. Многое от меня утаивали, во всяком случае, поначалу, но позже я узнала, что родные до такой степени отчаялись удержать в здравии ее рассудок, что призвали к девушке священника!

И не приходского викария, доктор Пармиттер, а того, кто изгонял нечистую силу. Его приглашали в дома, попавшие под власть злых духов, и к людям, одержимым бесами. Уверена, именно так лечили и молодую особу. Но священник ушел в отчаянии: он оказался бессилен, поскольку она не позволяла себе помочь. Горечь и жажда возмездия овладели ею совершенно. Стали для нее смыслом жизни. Можно ли назвать это демонической одержимостью — не знаю. Но она хотела нас уничтожить. И преуспела, добившись своего самым ужасным способом.

Я всегда была уверена: сумей священник изгнать из нее бесов, и все было бы хорошо, но он отступил, решимость ее крепла, а с нею и сила творить зло. Она и вправду сделалась одержимой. Гнев и ревность — силы страшные, особенно когда смыкаются с железной волей.

Но я сначала ни о чем не ведала. Лоренс поминал ее вскользь, а я была охвачена всепоглощающей любовью.

Мое время и все силы целиком поглощали Лоренс и предстоящее бракосочетание, заботы по обустройству нашего нового дома и прочее. Все это совершенно обычно и естественно. Я не принадлежала, знаете ли, к необыкновенным молодым женщинам. Но накануне нашей свадьбы произошло два события. Я получила анонимное письмо. Анонимное? Оно не было подписано, и я не знала, кто его отправил. Тогда не знала. Письмо было полно яда — яда, предназначенного мне, Лоренсу, — горькой мстительной отравы. Еще в нем была угроза разрушить наше будущее. Причинить боль, страдания, лишить покоя. Меня оно перепугало не на шутку. В своей беззаботной юной жизни я не знала ненависти — и вот она направлена против меня: желание… нет, больше, решимость причинить зло. Несколько дней я держала письмо запертым в ящике своего письменного стола. Казалось, оно прожигало дерево. Всякий раз, проходя мимо, я словно чувствовала его запах, ощущала источаемую им ненависть, так что в конце концов порвала письмо на мелкие клочки и сожгла в камине. И после этого попыталась забыть о нем.

Свадьба была назначена на следующий месяц, и, естественно, в дом моих родителей стали поступать свадебные подарки: столовое серебро, фарфор и прочее, — и я радостно проводила время, любуясь всем этим и рассылая благодарственные письма. И вот однажды — помню этот день очень отчетливо — вместе с прелестными старинными столиками и подставкой для ног прибыла картина. Сопровождала ее карточка, на которой были указаны фамилия художника и дата — 1797 год. Прилагалось и послание: «Невесте и жениху», — написанное тем же почерком, что и злобное письмо.