Барбара Хэмбли - Те, кто охотится в ночи

— Примите мои извинения. Я надеюсь, это не причинило вам неудобств?

Кэбмен уставился на деньги, затем быстро коснулся краешка шляпы.

— Что вы, сэр! Вовсе нет!

Дыхание его отдавало джином, как, впрочем, и воздух в кэбе. «Холодная ночь», — философски отметил Эшер, забираясь в экипаж.

— Албемарл Креснт, Кенсингтон, — сказал Исидро в окошечко, и кэб затрясся по мостовой. — Наглец, — добавил он мягко. — Но ссориться со слугами — последнее дело. К сожалению, прошли те времена, когда я мог приказать его высечь.

Он повернулся к Эшеру в профиль и устремил взгляд во тьму.

Албемарл Креснт оказался рядом домов, видавших когда-то лучшие дни, хотя некоторые из них и сейчас очаровывали поблекшей красотой подобно изношенному наряду герцогини в лавке старьевщика. В это время суток здесь было очень тихо. Стоя на мостовой среди тумана, становившегося все гуще по мере приближения к реке, Эшер не слышал ни звука. В Оксфорде в этот час преподаватели бы еще бодрствовали, споря о метафизике или текстуальном критицизме, студенты устраивали бы вечеринки или сновали по улицам в развевающихся университетских мантиях, а жители других районов Лондона, как имущие, так и неимущие, традиционно беседовали бы с бутылкой. Здесь же клерки, юные приказчики и благонамеренная часть рабочего класса держались замкнуто, много работали, рано вставали и почти не интересовались тем, что происходит вокруг.

Исидро стоял рядом, глядя сквозь туман на смутно видимый ряд террас.

— Сейчас мы можем войти, — шепнул он. — Я усыпил их так, что моих шагов они не услышат, но за вас я поручиться не могу. Поэтому ступайте тише.

Комната Лотты располагалась на втором этаже. Первый этаж весь пропах застарелым кухонным чадом и пивом. Чтобы не привлекать внимания, фонарь они погасили у порога. Темнота была кромешная, и Исидро вновь пришлось исполнить роль поводыря. Старомодный, с длинным стволом ключ, найденный среди золы, действительно подходил к двери. Заперев ее изнутри, Эшер достал из кармана потайной фонарик и зажег его.

Яркие цвета, усиленные сиянием газового пламени, ожгли глаза. Комната была завалена платьями, туфельками, пеньюарами, безделушками, шалями, кружевами, оперными программками и карточками; все громоздилось как попало, скрывая дешевенькую обстановку комнаты, напоминающей грим-уборную актрисы. Здесь были вечерние туалеты: алые, оливковые, золотистых оттенков, идущих только определенному типу блондинок; замшевые оперные перчатки, запятнанные старой кровью, и веера — из лебединых перьев или разрисованного шелка. Украшенные сапфирами двойные браслеты, ожерелье, серьги и гребень, беспечно брошенные в скомканный черный шелк на столике красного дерева, брызнули искрами света, когда тень, отбрасываемая Эшером, их миновала.

В спальне царил еще более ужасающий беспорядок. Три гигантских гардероба неясно вырисовывались над огромной кроватью, на которой, казалось, никто никогда не спал; их полуоткрытые двери отвисали под тяжестью наброшенных сверху одеяний. Прочая одежда была свалена прямо на кровати: мерцающая мешанина оборок, в которой, как личинки в тухлом мясе, мерцали жемчуга; узкие, с высокими талиями шелковые платья, какие носили чуть ли не полвека назад, и еще более древние одеяния, густо расшитые бусами, рвущиеся под собственной тяжестью, стоило Эшеру приподнять их с пола. Косметика, парики (большей частью светлые) на столике с зеркалом в раме, под которую были засунуты многочисленные карточки, записки, счета. Рядом с кроватью Эшер высмотрел старые туфли, широконосые, с квадратными каблуками — на массивной пряжке сверкнул драгоценный камень; ленты — когда-то синие — выцвели до блеклой серости. Золотые соверены, рассыпанные в углу стола, были покрыты пылью. Подобрав монету, Эшер увидел на ней профиль неудачливого короля Георга.

— А деньгами ее снабжали поклонники? — спросил он негромко. — Или она имела обыкновение грабить их сразу после убийства?

— И то, и другое, я полагаю, — отозвался Исидро. — Да ей много денег и не требовалось. Только платить за жилье, где бы она могла хранить свои вещи. Но, конечно, она бы никогда не рискнула спать здесь — у квартирной хозяйки обязательно бы возникли вопросы. И первый, естественно: почему днем ставни наглухо закрываются.

— Поэтому кладбище Хайгэйт, — пробормотал Эшер, беря со стола счет от портного и разглядывая его сначала с одной, потом с другой стороны.

— Пристрастие вампиров спать среди мертвых, — сказал Исидро, который стоял у двери, скрестив руки на груди, — происходит вовсе не от любви к трупам (хотя я слышал, что многие вампиры так называемых готических времен почитали это чуть ли не своей обязанностью), а просто потому, что в склепы нет доступа солнечному свету. А какие-либо ночные встречи опасности не представляют.

— Я думаю, — заметил Эшер. — Особенно если кто-нибудь затеет ограбление могилы. — Он сосредоточенно сортировал карточки, записки и приглашения, которые вынимал из-за зеркала, складывая их в старомодный, шитый бисером ридикюль с тем, чтобы ознакомиться с ними подробнее на досуге.

— А вы, как я понимаю, живете на проценты с банковских вкладов?

— Это не должно вас интересовать.

Эшер выдвинул ящик столика. Запах древней пыли и истлевшей бумаги защекотал ноздри. Ящик был заполнен желтыми хрупкими счетами, письмами, набитыми в распухшие конверты с неразборчивыми рукописными пометками взамен марок или штампов и бумагами давно лопнувших банков.

— Меня интересует, как я получу деньги для предстоящих розысков.

Исидро разглядывал его несколько секунд из-под приспущенных ресниц, словно размышляя, в самом ли деле Эшера интересует именно это. Затем повернулся и принялся вытряхивать на столик содержимое ридикюлей различных эпох, стилей и степени сохранности. Он высыпал пачки банкнот или выплескивал струйки золота или серебра так, словно само прикосновение к деньгам было ему отвратительно.

«Истинный идальго времен Реконкисты, — подумал Эшер, позабавленный зрелищем. — Провести три с половиной столетия среди торгашей и промышленников — и нисколько не измениться!»

— Этого достаточно?

Эшер порылся в деньгах, выбирая банкноты не более чем двадцатилетней давности, а из золота взял только монету с профилем Георга III — как сувенир.

— Теперь следующее, — сказал он. — Поскольку Лотта была четвертой по счету, то вряд ли убийца начал свои исследования с нее, хотя, может быть, что-нибудь обнаружится в этих бумагах — имя последней жертвы, адрес, что-либо еще. Я бы хотел осмотреть комнаты других — Кальвара, Кинга и Хаммерсмита, — а также побеседовать с друзьями Кинга, о которых вы упоминали…