Джордж Мартин - Грезы Февра (сборник)

– Мы могли бы учиться вместе, Эбнер, – ответил Йорк.

Тем временем спутники Йорка начали проявлять беспокойство. Они бродили от окна к окну, Браун то и дело перекладывал фонарь из одной руки в другую. Саймон стал еще мрачнее и своим видом все более напоминал покойника. Смит на своем языке сказал что-то Йорку, и тот кивнул:

– Нам пора возвращаться.

Марш в последний раз огляделся. Даже сейчас ему не хотелось уходить.

Когда они выбирались из судоверфи, Йорк обернулся и бросил прощальный взгляд на их пароход, стоявший на стапелях. Его силуэт смутным бледным пятном выделялся на темном фоне. Все остановились и безмолвно ждали.

– Ты знаешь, кто такой Байрон? – спросил Йорк Марша.

Марш на минуту задумался.

– Я знаю парня по имени Блэкджек Пит, он был рулевым на «Большом турке». Мне кажется, его второе имя было Брайан.

Губы Йорка тронула улыбка.

– Не Брайан, а Байрон. Лорд Байрон, английский поэт.

– А-а-а, – протянул Марш. – Вот ты о ком, я не слишком силен в поэзии. Но думаю, что слышал о нем. Он хромал, верно? И еще волочился за дамами.

– Тот самый, Эбнер. Поразительный человек. Мне выпал случай однажды повстречаться с ним. Наш пароход напомнил мне одно написанное им стихотворение. – Йорк начал декламировать:

Она идет во всей своей красе –Светла, как ночь ее страны.Вся глубь небес и звезды всеВ ее очах заключены,Как солнце в утренней росе,Но только мраком смягчены[3].

– Байрон, конечно же, писал о женщине, но слова, как мне кажется, можно отнести и к нашему судну, правда?[4] Взгляни на него, Эбнер! Что скажешь?

Бывалый речник толком не знал, что ответить.

– Очень интересно, Джошуа, – только и сумел он выдавить из себя.

– Как мы назовем его? – спросил Йорк, по-прежнему не сводя глаз с парохода. На губах его играла легкая улыбка. – Стихотворение не навело тебя ни на какую мысль?

Марш нахмурился:

– Не станем же мы называть судно именем какого-то хромого британца!..

– Нет, – успокоил его Йорк. – Нет, я и не думал предлагать это. Мне в голову пришло нечто иное, вроде «Смуглой леди» или…

– У меня у самого есть кое-какая задумка, – прервал его Марш. – Мы грузо-пассажирская компания «Река Февр», в конце концов, а это судно – воплощение моей самой сокровенной мечты. – Он поднял свою трость и указал на рулевую рубку: – Мы там напишем большими голубыми с серебром буквами нечто действительно мечтательное. «Грезы Февра». – Он улыбнулся: – «Грезы Февра» против «Эклипса». Об этой гонке будут говорить и после нашей смерти.

На какое-то мгновение в серых глазах Джошуа промелькнуло что-то странное, но исчезло так же быстро, как и появилось.

– «Грезы Февра»… Тебе не кажется, что твой выбор несколько… зловещ, что ли? Мне он напоминает о недуге, лихорадке и смерти, искаженных видениях. Грезы, которые не должны грезиться, Эбнер.

Марш нахмурился:

– Мне ничего об этом не известно. Это название мне нравится.

– Будут ли люди путешествовать на судне с таким названием? Известно, что пароходы распространяют тиф и желтую лихорадку. Разве нужно нам напоминать им о подобных вещах?

– Они же не отказываются путешествовать на моем «Прекрасном Февре». Не отказываются они ездить и на «Военном орле», и на «Призраке», даже на судах, названных в честь краснокожих индейцев.

Тощий спутник Йорка по имени Саймон снова что-то сказал хриплым голосом, напомнившим Маршу звук пилы. Слова были произнесены на неизвестном капитану языке, отличающемся от того, на котором переговаривались Смит и Браун. Йорк выслушал его, и лицо его приняло задумчивое выражение, хотя все еще оставалось обеспокоенным.

– «Грезы Февра», – снова повторил он. – Я надеялся… что название будет более жизнерадостным, однако Саймон доказал мне твою правоту, Эбнер. Итак, пусть будут «Грезы Февра».

– Вот и славно, – обрадовался Марш.

Йорк с отсутствующим видом кивнул.

– Встретимся завтра за ужином в «Голт-Хаус». В восемь. Тогда составим план путешествия в Сент-Луис, обсудим состав команды и снаряжение судна. Устраивает?

Свое согласие Марш выразил в грубоватой форме. Йорк и его спутники направились к ожидавшей их лодке и растворились в тумане. Еще долго после их ухода Марш оставался на судоверфи и молча всматривался в застывший, немой силуэт парохода.

– «Грезы Февра», – вслух произнес он, чтобы проверить, как воспринимается название на слух.

Странно, но впервые это имя показалось его слуху чуждым, чреватым скрытым смыслом, который ему не понравился. Внезапно Марш ощутил необъяснимый озноб и содрогнулся, потом прохрипел что-то нечленораздельное и отправился спать.

Глава четвертая

На борту парохода «Грезы Февра»

Река Огайо, июль 1857 года

Пароход «Грезы Февра» вышел из Нью-Олбани, когда уже опустились сумерки. Стояла удушливая ночь начала июля. За все годы, проведенные на реке, у Эбнера Марша не было более приподнятого настроения, чем в тот день. Утро капитан провел в Луисвилле и Нью-Олбани, заканчивая последние дела; за это время он нанял парикмахера, пообедал с работниками судоверфи и отправил несколько писем. В послеполуденный зной Марш наконец обосновался у себя в каюте, после чего занялся проверкой готовности судна к отплытию и встречей пассажиров, купивших билеты в каюты первого класса. Ужин прошел в спешке – следовало еще побывать на основной палубе, проверить состояние паровых машин, проследить за погрузкой и работой помощника капитана.

Солнце немилосердно палило, воздух был влажным и неподвижным. Портовые рабочие, обливаясь потом, по узким сходням поднимали на пароход оставшиеся клети с грузом, тюки и бочки. Помощник капитана, изрыгая потоки брани, то и дело подгонял их. Марш знал, что по другую сторону реки на пристани Луисвилла готовились к отправке другие пароходы: большой неповоротливый «Джекоб Стрейдер», занимающийся почтовыми перевозками, быстроходный «Южанин» из грузо-пассажирской компании Цинциннати и Луисвилла, а также с полдюжины других суденышек, помельче. Время от времени он бросал в их сторону взгляды, желая узнать, не пойдет ли какое из них вниз по реке. Несмотря на одуряющую жару и рой москитов, с заходом солнца поднимавшихся от воды, чувствовал себя Марш просто великолепно.

Свободное от паровых котлов, топок и машин пространство основной палубы было сплошь уставлено грузом. Пароход вез сто пятьдесят тонн расфасованного в тюки листьев табака, тридцать тонн железных болванок, бессчетное количество бочек с сахаром, мукой и бренди, упаковки с причудливой мебелью для какого-то богача из Сент-Луиса, пару блоков соли, несколько рулонов шелковой и хлопчатобумажной ткани, тридцать бочонков с гвоздями, восемнадцать ящиков с ружьями, книгами, бумагой и всякой всячиной.