Алексей Атеев - Мара

Десяткин машинально отправил таблетки в рот и запил их водой из услужливо подсунутого санитаром стакана.

– Вот и отлично, – удовлетворенно произнес Иван Софронович, и его жабье лицо скривилось в усмешке. – Теперь – небольшой отдых, и все будет в порядке. – С этими словами коварный врач покинул беленькую комнату.

– Пойдем, братан, – бесцеремонно обратился к пациенту санитар.

– Куда? – не понял Десяткин.

– В отделение. Да ты не унывай. Переночуешь – и вперед.

– Как переночуешь? – не понял Десяткин. – А домой?

– Домой?.. Завтра с утра придет доктор, посмотрит тебя, а там видно будет.

– Ах так?! – закричал антиквар.

– Ты полегче, – беззлобно проговорил санитар, – не надо тут пургу мести. Обломаем. Не таких обламывали… Давай, кореш, без базара. Иди спокойно, переодевайся, нечего зря понты разводить. Ты ведь вроде парень не дурак. Потом все можно решить, но не сразу. Так что давай без глупостев.

Валера внял разумным доводам санитара и поплелся переодеваться. Минут через двадцать его умыли, переодели и даже подстригли ногти на руках и ногах. Сервис, что и говорить, был на высоте. Запахнув на груди застиранную пижаму, Валера, сопровождаемый бдительным санитаром, направился в отделение.

Щелкнул замок, лязгнула дверь, и Десяткин очутился в покоях, о каких до сих пор и не помышлял.

Хотя на улице стоял июль и царила несусветная жара, здесь было сумрачно и прохладно. В нос антиквару шибанул запах прогорклой пищи и несвежего белья. Его бесцеремонно взял за лацкан пижамы молодой человек, казалось, родной брат санитара из приемного покоя, и молча потащил за собой. Десяткин решил не сопротивляться.

– Вот твое место, – буркнул парень и толкнул беднягу на металлическую койку.

Железки кровати жалобно звякнули, и Валера, рухнув на вонючее одеяло мышиного цвета, принял позу зародыша в материнской утробе. Беспросветный мрак обступил его. Однако вскоре из этого мрака начали выползать тени…

(Представления о доме скорби у Десяткина были самые смутные. Правда, много лет назад один его приятель трудился в должности санитара в этом богоугодном заведении. И как-то раз, после бутылочки «агдама», он рассказал Валере много занимательного о своей работе. Наш герой от души смеялся, слушая рассказы приятеля. И с тех пор дурдом представлялся Валере неким филиалом цирка.)

…Из полумрака неожиданно вынырнула фигура неопределенных очертаний, и глуховатый баритон изрек:

– Ты кто?

– Человек, – не растерялся Валера.

– Уверен?

Валера задумался: «А действительно…»

– Человека привезли! – неожиданно заорала фигура. – Человека!!!

Кровать антиквара обступили пациенты.

– А скажи, человек, – продолжала расспрашивать фигура, – как там, на воле?

– Ничего, – ответствовал Десяткин. – Правда, жарко…

– Жарко… жарко… – прошелестела толпа.

– А кто правит нами? – вопрошал смутный силуэт.

– Как кто? – удивился Валера. – Ельцин!

– Он царь?

– Президент.

Темный человек заплакал.

– Ты чего? – снова удивился Валера.

– Он там… Я тут… Томлюсь… На троне самозванец… И поелику мне… Угрюмые лета… Последний оборванец…

– А скажите, милейший, – оборвал эти причитания доброжелательный голос, – как там поживает Александр Владимирович?

– Какой Александр Владимирович? – не понял Десяткин.

– Руцкой.

– Поживает?.. Я, собственно, с ним не знаком… Наверное, живет неплохо… – пробормотал Десяткин.

– Когда выступаем? – спросил тот же голос.

– В каком смысле?

– На штурм.

Однако Десяткин не успел назвать точную дату выступления, потому что беседа была нарушена жестяным голосом нянечки, приглашавшей больных к обеду.

Все сразу потеряли интерес к Валере, и он остался в одиночестве.

– Вставай, новенький, – услышал он над своей головой. – Двигай в столовую.

Но Валере есть не хотелось; он поудобнее устроился на своем лежбище и задремал.

Проснулся он от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.

Десяткин вскинулся и различил в полутьме горбоносое злое лицо и сверкающие глаза.

– Курить есть? – спросил незнакомец.

– Нету, – растерялся Десяткин.

– А чай?

– Откуда?

– Так ведь ты только что с воли…

– На улице меня забрали. Понимаешь, ни сном ни духом…

– А, на улице?.. – протянул горбоносый. – Значит, ничего не заховал?

Десяткин удрученно помотал головой.

– А бабки?

– Сдал, когда переодевался.

– Ну ты лох…

– Так все равно завтра выпустят.

– Завтра? Ты, парень, что-то путаешь. На один день сюда не запирают. Месячишко прокантуешься, а то и больше.

– Не может быть. Ведь доктор обещал…

Горбоносый хмыкнул.

– Они всем обещают. А как иначе? А то бузу затеешь. Начнешь коленца выкидывать. Нельзя! У меня, вон, принудлечение. Уж лучше здесь, чем на зоне… А ты – лох. Без курева и чая здесь долго не протянешь. Впрочем, поправить недолго. Черкни маляву на волю. Я передам. А ты мне за это печатку чая. Добре?

– Какую маляву?

– Ну, записку бабе твоей или еще кому. Чтобы знали, где ты есть, и дачку принесли. Усек?

– Усек, – промычал Валера, потрясенный сообщением незнакомца. – Ладно, я подумаю.

– Думай пошустрее. – С этими словами горбоносый удалился.

Валера откинулся на серую и плоскую, как доска, подушку и закрыл глаза. Он был в отчаянии. Месяц! Или того больше. Но ведь этого не может быть! Без него все полетит к черту, товар останется без присмотра, должники… кредиторы… Нет, даже страшно представить… Что же делать? И почему с ним такое случилось? Неужели – случайность? А если нет? И он снова попытался восстановить цепочку событий.

Вся эта галиматья началась с ним после прихода непонятной девки. Спал он с ней или не спал? Вроде спал. А потом? Она исчезла, ничего не сказав, и началось… все это. Глюки. Еще спервоначалу у него возникли подозрения. Потом они пропали, но теперь… А если ее все-таки подослали? Конкурент Боря. А что? Очень может быть. Про то, что он отправился в Чернотал, Боря, конечно, знал, потому и послал следом за ним «бээмвэшку». Проследить, значит. А уж на другой день, на выезде из деревни, подсунул девку, чтобы она запомнила его в лицо. Да и просто познакомилась. А после того как он, Десяткин, высадил красотку возле тополей, та, естественно, прыгнула в другую тачку – и вперед. Правда, он точно помнил, иномарка его больше не обгоняла. Ну и что? Они вполне могли поехать другой дорогой. Тут в степи их полным-полно. Затем эта самая Мара является к нему домой, строит глазки, раздевается и… Короче, траванула его чем-то. Но ведь они ничего не пили… Так ли уж? Совсем ничего. Может, чай, воду, наконец… А может, она ему, сонному, сделала укол или влила что-нибудь в рот? Конечно, все это довольно мудрено, да и непонятно, для чего затеяно. Если бы он, Десяткин, так уж мешал Боре, не проще ли было припугнуть его, избить, в конце концов? Все так. Но ведь должно же быть какое-то объяснение…