Хроники Чёрной Земли, 1936 год (Мероприятие 2/11; Красноармеец) - Василий Павлович Щепетнёв
— Я еще в милицию заявление отнес.
— И что?
— Посоветовали подать в том районе, где проходит практика. По месту события.
— А вы?
— Съездил в Глушицы и подал. Сказали, будут иметь ввиду. Расспросили, были ли у них какие-нибудь ценности, обнадежили, что за так никто с пятью мужиками связываться не будет.
— Ага…
— А вообще-то, раз они из университета, надо обращаться в университет и в городскую милицию.
Для ответа я не нашел даже междометий.
— Слушай, давай завтра с утра подъедем в этот лагерь?
Я согласился. Что оставалось делать?
Но ехать дяде Ивану пришлось в больницу. Обширный инфаркт. Еще в университете прихватило, он валидол сосал, нитроглицерин, думал, отпустит. Теперь лежал под капельницей, одурманенный морфием, и чем все кончится — неизвестно. Врачи не обнадеживали.
С тетей Лизой мы вышли из больницы. К дяде в реанимацию не пускали, только издали дали посмотреть, потом приходите, дня через два. Домой, в поселок она не поехала, осталась у знакомой, когда-то школьной подруге. Попросила, если услышу что о Петьке, сообщить ей. Обещал.
Как услышать, от кого? Я и сам наведался в университет. Декан в отпуске, заведующий кафедры, где работал докторант, Ахметов, тоже, в отделе практики сказали, что группа эта — полевая и может менять свое месторасположение по собственному усмотрению. Год назад геологи позднее на полторы недели вернулись, и ничего, никто не жаловался. Успокойтесь, гражданин. Позвоните дня через три, а лучше — через неделю.
Несколько дней я выжидал, сам не зная чего. Работал, прислушивался, не вылезет ли где какой слушок. Дурные вести обычно вприпрыжку бегут. Если так, то действительно, может, обойдется. Пять мужиков, да. Правда, времена сейчас темные, я двустволку с собою вожу. Честь по чести, активный член общества охотников и рыболовов, выполняю задание областной администрации, отстреливаю волков и одичавших собак. Бумага с печатью. Ружье, конечно, в чехле, и спрятано, но занадобиться — быстро достану. Проверено.
Я оттягивал и оттягивал поездку, все думая, что образуется как-то. Авось, кончится мирком да ладком. Шестнадцатого числа июля месяца авось мой иссяк. Наезженной уже дорогой я поехал в Шаршки.
Время шло к вечеру (все-таки работу нужно было делать), но зной стоял густой. Чуня раскалился, ветерок, залетавший в кабину, не холодил, а иссушал. Плюс тридцать пять в тени, А ты не стой в тени, как шутили по телевизору.
Издали видно было — палаток нет. Чуня от радости поехал быстрее. Снялись, перебрались на новое место, или в город вернулись. Молодые, увлекающиеся. Беспечные.
Палаток действительно не было, как раскладушек, утвари, продуктов. Но ящики с образцами остались, часть склянок россыпью валялись на земле. Осталась и всякая ерунда, которой добрые люди погнушались — книжки-монографии, документация, кое-какая одежка. Прибрали палатки, чтобы плохо не лежали. Милиция, еще кто — не знаю. Свет не без добрых людей.
Я растерянно осмотрелся среди этого разгрома. Информация, как она есть. Совсем нехорошо.
Тетрадка, большая, в клеенчатой обложке, показалась мне знакомой. Я поднял ее, отряхнул от земли. Она самая, Петькин дневник. Нужно сохранить.
Идти особенно было некуда. Ноги привели к единственному знакомому двору, совсем недавно я забирал отсюда старушку. Подумалось — эвакуировал. Калитка была распахнута настежь, а точно помню — прикрывала ее бабушка. Вернулась? Не у каждой дочки погостить удается, по-разному бывает. Тем более — жить.
Я, на правах знакомого, зашел. Дом, однако, стоял нетревоженный. И дверь аккуратная, и окна, все заперто. А по двору беспорядок, не шибко сильный, но беспорядок. Не нарочно, просто никто не трудился обойти старое ведро, помидоры на грядке, сложенную поленницу. Впечатление, будто зашли за бабкой, но, не доходя до дома, поняли — нет ее. И ушли. Одно смущало — следы на грядке. Не подошвы, скорее, босиком кто-то шастал. Хотя отпечатки нечеткие, а я не следопыт.
Нет бабушки. Не с кем перемолвиться.
Бесцельно прошелся я по совершенно пустой теперь деревне, тишина давила тяжелым гнетом, не продохнуть, не выпрямиться.
На кладбище я шел, принуждая себя. Никогда не любил могил, сразу начинало зудеть где-то внутри. В детстве сказок страшных наслушался, или что, но всегда охватывает меня тревога и неуют — здесь, в Киевской Лавре, в Казанском соборе. Всегда удивлялся, когда читал про безмятежность и покой в подобных местах. Нет, скорее, словно под высоковольтной линией стоишь. Самовнушение, конечно. Но и сейчас подобное чувство охватило меня. Пора бром пить, валерианку. Капли датского короля. По чайной ложке в правое ухо.
И тут мерещились мне перемены — землица в той кучке посвежее будто, крест в прошлый раз прямо стоял, а теперь съехал на сторону. Конечно, все это обман чувств, утешал я себя. Но утешений хватило ненадолго: мраморная плита, которой я не так давно интересовался, пропала. Добрались таки могильные воры, пришел черед Шаршков.
Я постоял над разворошенной могилой. Земля была раскидана в стороны, словно… Чушь поросячья и переутомление. Срочно требуется отпуск.
На плиту я наткнулся почти сразу — она лежала в шагах десяти, в бурьяне. Я думал — плохо, украли. А выходит еще хуже.
Шесть часов вечера, но вечера в июле длинные, солнце еще довольно высоко. Я прошелся дальше, уже не оглядываясь по сторонам. Хватит того, что увидел.
Ничего особенного я не увидел. Подумаешь, могилу раскопали. Чем удивили. Первый раз, что ли. Даже на охраняемом, престижном кладбище посреди Москвы из могил крадут, чем провинция хуже? Тем, что Ахромеева нет? Домой пора, вот что.
Нервы. Кисейная барышня и посконная правда жизни. Пнув ногой пук соломы, лежавший поперек, я попытался вернуть уверенность в себя, собственные силы, собственный ум, наконец. Совершить что-нибудь такое… энергичное, действенное, положить конец неопределенности и вернуться к простой жизни простого человека.
Но ничего на ум не приходило. В тени деревьев грузовик мой остыл, и я забрался в кабину. Пора понять, что события в жизни происходят независимо от меня и помимо меня. Я ведь не частный сыщик. Да и Петька — родственник весьма и весьма условный. Двигай-ка потихонечку домой и займись своими делами. Набивай кубышку, опять женись, что еще нужно мужчине зрелых лет.
Выслушав собственные советы, я погордился собственной сметливостью. Умненьким стал, годы научили обходить горы. Справа и слева обходить, как удобнее. Только почему-то обходные пути все время в болото заводят. Сперва борзо идешь, быстренько, веселишься, а потом как зачавкает под ногами. Сыро, неуютно. И вокруг — чавк, чавк. Отовсюду. Зато всегда как люди. Как все.
