Стивен Кинг - Зелёная Миля (Green Mile)
Конечно же, я хотел. Я пошел за ним по Зеленой Миле в смирительную комнату. Все, что мы хранили там, было вывалено в коридор. Брут, похоже, восполь-зовался временным затишьем, чтобы навести порядок. Дверь была открыта, я увидел внутри камеры наше ведро со шваброй. На полу того же самого оттенка, что и Зеленая Миля, высыхали лужицы воды. Посреди комнаты стояла лестница, та, что обычно хранилась в кладовке, где приговоренные делали последнюю остановку на своем пути. На самом верху лестницы была выступающая полочка для того, чтобы рабочий мог положить свои инструменты, а маляр поставить ведерко с краской. На полочке лежал фонарик. Брут протянул его мне.
– Поднимайся сюда. Ты ниже меня, поэтому придется подняться почти на самый верх, но я подержу тебя за ноги.
– Я щекотки боюсь, – заметил я, поднимаясь. – Осо-бенно под коленками.
– Я буду иметь это в виду.
– Ладно, – сказал я, – но сломанное бедро, по-моему, слишком высокая плата за то, чтобы найти гнездо одной-единственной мышки.
– Чего?
– Не обращай внимания. – Моя голова уже была на уровне забранной в сетку лампы посередине потолка, и я ощущал, как лестница слегка качается под моей тяжестью. Снаружи доносился вой зимнего ветра. – Держи крепче.
– Я держу, не беспокойся. – Он крепко схватил меня за лодыжки, и я поднялся еще на одну ступеньку. Теперь моя голова почти касалась потолка, я увидел паутину, сотканную несколькими трудолюбивыми паука-ми в углах, где сходились балки крыши. Я посветил вокруг фонариком, но не увидел ничего такого, ради чего стоило рисковать и забираться так высоко.
– Нет, не туда, – сказал Брут, – ты слишком далеко смотришь, Пол. Посмотри налево, туда, где сходятся две балки. Видишь? Одна слегка светлее.
– Вижу.
– Посвети на нее фонариком.
Я посветил и почти сразу увидел то, что он мне хотел показать. Две балки были скреплены шестью шпунтами, один из них выпал, оставив черное круглое отверстие размером с пятак. Я посмотрел на него, потом с сомнением взглянул сверху через плечо на Брута.
– Мышонок был маленький, но не настолько. Нет, не похоже.
– Но он проходил именно тут, – сказал Брут. – Это просто, как апельсин.
– Не представляю, как это может быть.
– А ты придвинься поближе, не бойся, я держу тебя, и понюхай.
Я сделал, как он просил, упершись левой рукой в одну из балок, – так я чувствовал себя устойчивей. Ветер сна-ружи поднялся опять, и воздух свистел через отверстие прямо мне в лицо. Я ощущал пронизывающее дыхание зимней ночи на границе с Югом... и что-то еще.
Запах мяты.
«Берегите Мистера Джинглза» – услышал я голос Делакруа, звучавший не очень уверенно. Я услышал эти слова и почувствовал тепло Мистера Джинглза, когда французик передал мне его, обычного мышонка, несомненно более умного, чем другие его собратья, но все равно всего лишь мышонка, а не такого-то имярек. «Смотрите, чтобы этот скот не трогал моего мышонка», – сказал он, и я пообещал, как всегда обещаю им в конце, когда прогулка по Зеленой Миле перестает быть чем-то нереальным или гипотетическим и становится неизбежностью. Отправить письмо брату, которого не видел двадцать лет? – Обещаю. Произнести пятнадцать раз «Аве, Мария» за упокой души? – Обещаю. Разрешить умереть под духовным именем и чтобы это имя было написано на могиле? – Обещаю. Именно с этим они могли идти спокойно, и спокойно садиться на стул в конце Зеленой Мили, оставаясь в здравом рассудке. Конечно же, я не мог выполнить все обещания, но я сдержал то, которое дал Делакруа. Что же касается самого французика, с ним расплатились сполна. «Этот скот» причинил ему много боли и страданий. Да, я, конечно, знаю, что он совершил, но никто не заслужил того, что случилось с Делакруа, когда он попал в суровые объятия Олд Спарки.
Запах мяты.
И что-то еще. Что-то в глубине отверстия. Правой рукой я вытащил авторучку из нагрудного кармана, все еще держась левой за балку и уже не обращая внимания на то, что Брут неосторожно щекочет меня под коленками. Одной рукой я отвинтил колпачок авторучки и кончиком пера выковырнул что-то наружу. Это нечто оказалось тонкой деревянной щепочкой, выкрашенной в ярко-желтый цвет, и я снова услышал голос Делакруа, да так отчетливо, словно его призрак находился в одной комнате с нами, – причем именно в той, где Вильям Уортон провел так много времени.
– Эй, ребята! – На этот раз это был смеющийся, довольный голос человека, забывшего хоть нанемного, где он и что его ожидает. – Идите смотреть, что умеет Мистер Джинглз!
– Боже, – прошептал я. У меня перехватило дыхание.
– Ты что, нашел еще одну? – спросил Брут. – Я нашел три или четыре.
Я спустился и посветил на его раскрытую большую ладонь. На ней лежало несколько щепочек, словно бирюльки для эльфов. Две желтые, такие, какие нашел я, одна зеленая и одна красная. Покрашены они были не красками, а восковыми карандашами.
– Боже мой, – произнес я низким, срывающимся голосом. – Ведь это кусочки той катушки? Но почему? Почему они здесь?
– Ребенком я не был таким большим, как сейчас, – сказал Брут. – Я сильно вырос где-то между пятнадцатью и семнадцатью. А до этого был малявкой. И когда впер-вые пошел в школу, мне казалось, что я такой маленький, как... маленький, можно сказать, как мышка. Я был напуган до смерти. И знаешь, что я делал?
Я покачал головой. На улице ветер завыл снова. Паутина в углах между балками качалась, как рваные кружева. Никогда я не находился в более населенном призраками месте. Именно здесь, когда мы стояли и смотрели на щепочки катушки, доставившей нам столько хлопот, я вдруг начал осознавать то, что почувствовал в сердце после того, как Джон Коффи прошел по Зеленой Миле: я уже не могу здесь работать. Плевать, Депрессия или что там еще, я больше не могу смотреть, как люди идут через мой кабинет навстречу смерти. Даже если появится еще всего один – это будет уже слишком.
– Я попросил у мамы ее платочек, – продолжил Брут. – И, когда мне хотелось плакать, я его доставал, чувствовал запах ее духов и мне становилось легче.
– Ты считаешь, что эта мышь сжевала кусочки катушки, чтобы вспомнить Делакруа? Эта мышь?
Он поднял глаза. Мне вдруг показалось, что в них стоят слезы, но, наверное, я ошибся.
– Не знаю, Пол. Но я нашел их здесь и почувствовал запах мяты, так же, как и ты, – ведь ты тоже почувствовал. И я больше не могу. Я не хочу здесь работать. Мне кажется, что если я увижу еще хоть одного человека на этом стуле, то умру. В понедельник я хочу попросить, чтобы меня перевели в колонию для малолетних. Если удастся перейти до появления следу-ющего узника, отлично. Если нет, я уволюсь и вернусь снова на ферму.
– А что ты выращивал в жизни, кроме камней?
– Неважно.
– Я понимаю, – сказал я. – Думаю, что уйду вместе с тобой.
Он пристально посмотрел на меня, как бы убеждаясь, что я не шучу, потом кивнул, словно все решилось. Ветер снова завыл и задул, на этот раз так сильно, что заскрипели балки, и мы с тревогой посмотрели вокруг на обитые тканью стены. Мне вдруг показалось, что я слышу Вильяма Уортона – не Крошку Билли, нет, для нас он с первого дня был Буйный Билл, когда кричал и хохотал, и говорил нам, что мы будем безумно рады от него избавиться и никогда его не забудем. В этом он оказался прав.
То, о чем мы с Брутом договорились в ту ночь в смирительной комнате, так и случилось. Словно мы дали торжественную клятву над крошечными щепочками крашеного дерева. Никто из нас больше не участвовал в казнях. Джон Коффи был последним.
Часть 2.
МЫШЬ НА МИЛЕ.
1.
Дом престарелых, где я ставлю последние точки над i, называется «Джорджия Пайнз». Он находится примерно в ста километрах от Атланты и на расстоянии двухсот световых лет от жизни большинства людей – людей, которым меньше восьмидесяти и которые просто живут. Вам, читающим эти строки, нужно подумать, не ожидает ли и вас подобное место в будущем. Само по себе место не страшное, есть кабельное телевидение, кормят вкусно (хотя человек может так мало прожевать), но в каком-то смысле это такая же морилка для бабочек, как и блок "Г" в Холодной Горе.
Здесь даже есть парень, немного напоминающий мне Перси Уэтмора, получившего работу на Зеленой Миле только потому, что губернатор штата был его родствен-ником. У здешнего парня, по-моему, важных родствен-ников нет, хотя он ведет себя так же, как Перси. Его зовут Долан. Он все время причесывает волосы, как Перси, и в заднем кармане всегда таскает какое-нибудь чтиво. У Перси были журналы типа «Аргоси» и «Мужские приключения», а у Брэда – небольшие тоненькие книжечки под названием «Анекдоты». Он все время задает вопросы вроде таких, как: «Почему француз перешел дорогу?», «Сколько поляков нужно, чтобы вкрутить лампочку?» или «Сколько человек несут гроб на похоронах в Гарлеме?». Как и Перси, Брэд отличается тупостью, и в его понимании смешно только то, что отдает злорадством.
