Ярослава Лазарева - Любовник роз

– А такое возможно? – удивился Идрис.

– Со мной нет, но мало ли! Кто другой воспользовался бы.

– И этот другой отправился бы восвояси, даже не дойдя до зала Совета, – уверенно ответил Идрис. – Если ловец настолько не в силах совладать с желаниями, то он не готов продолжать сотрудничество с Орденом и его исключат безоговорочно, – монотонно добавил он, словно читал один из пунктов Устава.

– Глупо… – начал Виктор и осекся.

Грузную фигуру Идриса заслонила полупрозрачная женщина.

– Здравствуй, сыночек, – прошелестел голос.

– Мама, – растерянно сказал Виктор и ощутил приступ невыносимой боли.

Призрак начал словно бы материализоваться, прозрачность исчезала, черты лица проступали все четче. И вот на одной ступени с Виктором стоит женщина, реальная на вид и живая. Голубые глаза блестят, розовые губы улыбаются.

– Витя, – говорит она мягко и ласково, – как ты поживаешь?

– Хорошо, – неуверенно ответил он и заглянул через ее плечо.

Но Идрис спустился на несколько ступеней, и его силуэт почти скрылся в темноте лестницы.

Виктору захотелось обнять мать, крепко прижать ее к себе.

После ее смерти он почти не общался с ее призраком, хотя ловцы могли видеть потусторонних существ и даже говорить с ними. Но Виктор старательно избегал этого. Он всегда был импульсивным, впечатлительным, остро ощущал душевную боль, но когда стал ловцом, ее сила увеличилась стократ. Инстинктивно он избегал всего того, что могло принести новые страдания. И встречи с погибшей матерью были одним из сильнейших источников боли. Он не мог избавиться от чувства вины за то, что оставил ее, как только вступил в Орден. У него тогда появились неограниченные средства, и он первым делом уехал из Коврова, перебрался в столицу и снял там квартиру. Тогда он осуждал ее связь с такой мразью, как Николай Орестович, не понимал или не хотел понять мотивов. И полностью отстранился от жизни матери, не интересовался тем, что происходит, считая, что крупные суммы, которые он ей посылал, и есть исполнение сыновьего долга. И постоянной болевой иглой, которая входила и входила в его сердце, была мысль, что он мог предотвратить ее убийство, если бы оставался рядом с ней. После ее смерти Виктор даже хотел покинуть Орден, но Идрис тогда сказал, что его вины нет, это судьба, а ее почти невозможно предотвратить. Но Виктор ему не поверил, посчитав его довод стандартной формой утешения. Он мог допустить: все, что происходит в жизни, нужно принимать с верой. «Зло будет рано или поздно наказано», – эту формулу он отлично знал и даже верил в провидение Господне. Но в то время он не в силах был ждать справедливого возмездия и решил отомстить по-своему. И подослал Монику. Она охотно пошла на это, хотя Николай Орестович совершенно не был склонен к суициду. Но тем интереснее казалась ей задача. К тому же для прилипалы подобная сделка сулила одни выгоды. Во-первых, она получала в свое распоряжение аморфа – источник ее энергии, во-вторых, Виктор – а он был одним из самых способных ловцов и этим сильно досаждал прилипалам – давал ей преимущество над собой. Она могла в любой момент доложить о его преступлении. А такого рода сделки рассматривались именно как преступление против Ордена. И особым пунктом договора были выделены как архиважные.

«Ловец не может ни делом, ни устным принуждением, ни психическим внушением вызывать у любого человека, будь то самый страшный преступник, серийный убийца и по людским законам потерявший душу и продавшийся дьяволу, желание самовольно уйти из жизни. Это дело Господа нашего, и не ловцам вмешиваться в такие дела. Это преступление против воли Господа, только он карает и милует. И если будет такова его воля, то любой преступник раскается при жизни и муки его совести будут страшнее любого известного на земле наказания. От них не скрыться, не избавиться, не излечиться, и это Голгофа для любого, преступившего человеческие и божеские законы».

Только Моника знала о его преступлении, и пока она хранила эту тайну. И, увидев трансформировавшегося на глазах призрака матери, он не только вновь испытал жалящее чувство вины, но и смертельно испугался, что сейчас все раскроется, Идрис узнает о том, что произошло почти восемь лет назад, его немедленно исключат из Ордена и лишат всех сверхвозможностей. Совершил бы он сейчас такое? Виктор не раз задавал себе этот вопрос, но четкого ответа у него так и не было. Он яростно ненавидел мучителя и убийцу матери, ему было мало тех страданий, который тот испытывал в теле аморфа, он бы самолично распинал его на кресте ежедневно, пытал и мучил все эти годы. И эта непроходящая ненасытная ненависть разрушала. Виктор понимал, что аномальные способности, которыми его наделил высший, вызывают такую сверхчувствительность, и просто терпел постоянно сидящее в нем жало ненависти и злобы, как обычные люди терпят неизлечимую болезнь, зная, что при жизни не смогут от нее избавиться. Именно поэтому он старательно избегал любого контакта с призраком матери. А она все никак не могла успокоиться и уйти в высшие сферы. Ее крепко держало то положение, в котором очутился Николай. Превратившись после смерти в ангела, она стала воплощением света, милосердия и добра и пыталась исправить зло. Ее душа не могла оставить в муках несчастного аморфа. И это был неразрешимый конфликт.

– Я знаю, кто ты, – продолжила она, – знаю, что за дело ты взвалил на свои плечи! И хочу предостеречь тебя…

– Мама! – остановил ее Виктор. – Я не хочу обсуждать подобные вопросы! Ты же знаешь, что живое – живым! Уходи, не тревожь меня! Я давно сказал, что неправильно нам общаться, ни к чему хорошему это не приведет!

– Мне позволили, и я хочу рассказать тебе…

– Мама! – снова остановил ее Виктор.

Он глянул вниз, но фигура Идриса скрывалась во мраке уходящей вглубь лестницы, и создавалось ощущение, что Виктор остался наедине с матерью. Но он точно знал, что высший здесь и все слышит.

– Я не буду говорить о прошлом, – четко проговорил он и пристально посмотрел в глаза мамы.

Она напрягалась и кивнула. Он едва заметно вздохнул.

– Я не скажу ничего лишнего, только хочу предупредить, – продолжила она более спокойно, – не все так замечательно в этой работе, как тебе кажется. Я вижу, вернее, я чувствую, как сильно ты изменился за эти десять лет. Может, стоит сегодня все закончить? И попытаться вернуться к обычной человеческой жизни. Витенька, родной мой! Тебе всего двадцать семь! Еще можно получить профессию, найти хорошую достойную девушку, жениться и существовать, как обычный и счастливый парень! Сил нет смотреть, как ты меняешься, с кем ты общаешься… Я знаю, ты можешь попросить стереть из памяти весь этот кусок жизни ловца.

– Мама, я все решил! – ответил он и склонился к ней, пытаясь коснуться губами щеки.

Но ощутил лишь холодный воздух. Он вздрогнул и зажмурился.

– Вам не говорят, но есть случаи, когда сами ловцы добровольно кончают… – зашелестел голос.

– Хватит! – перебил Идрис и возник на ступеньке рядом с ними.

Мать Виктора замолчала, ее облик затуманился, лицо будто поплыло, растворяясь, только голубые глаза сияли чистым небесным светом и озаряли темноту лестничного проема. Но вот и они потухли, призрак исчез.

Виктор закрыл лицо ладонями и замер. Информация, которую хотела передать ему мать, заставляла задуматься. Ему и в голову не приходило, что ловцы самоубийц могут сами совершить суицид. Он никогда не слышал о таком, и даже в Уставе Ордена не упоминалось о подобном исходе. И Виктор был уверен, что все члены застрахованы от этого страшного смертного греха, ведь информация о жизни аморфов могла раз и навсегда отшибить даже мысли о таком конце. Но мать не могла придумать такой аргумент, чтобы отговорить его не продлевать контракт. Ведь она была ангелом, а те не лгут. И было о чем поразмыслить.

– Ты готов? – услышал он голос и открыл глаза.

Идрис стоял рядом на ступеньке и пристально смотрел на него. Чуть ниже находился монах, его лицо по-прежнему скрывал надвинутый капюшон.

– Полностью, – кратко ответил Виктор и выпрямил спину.

«Лиза красива? Я последнее время все задаю себе этот вопрос. Тоненькая, хрупкая, с нежным лицом, иногда бледным, а иногда с тонким розовым румянцем, с голубыми глазами, опушенными длинными густыми ресницами, с волнами пепельно-русых вьющихся волос, падающих ей на плечи, с маленькими, но пухлыми губами… Она выбивается из общей массы девушек, которые делают упор на сексуальность, ярко красят глаза и губы, носят сильно обтягивающие кофточки и короткие юбки. Их тела просто кричат: „Возьми меня! Я так доступна!“ И многие парни живо реагируют на этот немой призыв. А Лиза словно создана не из плоти, а из воздуха, вернее, из полевых незабудок, ромашек и гвоздик. Кажется, ветер подует, и ее эфемерный облик разлетится на тысячи невесомых голубых, розовых, белых лепестков. И останется только сладкий свежий аромат. Именно так я ее воспринимаю. И мне кажется, что сексуальности она напрочь лишена. Одна нежность и закрытость, которые создают тайну. Лиза – бутон с сомкнутыми лепестками. И меня это будоражит и возбуждает куда сильнее, чем выставленные напоказ, обнаженные донельзя части тел некоторых девушек. Накрашенные блестящей алой помадой, сложенные в капризную гримасу или выставленные будто для поцелуя губы притягивают взгляд лишь на мгновение, вызывая быструю реакцию мужского организма. Но так же быстро она и проходит. Ведь все так очевидно. А вот любую тайну хочется узнать, это манит и цепляет намного сильнее.