Анна Радклиф - Итальянец

Это была первая встреча Скедони с Ансальдо. Что чувствовал монах, увидев исповедника, так никто и не узнал, ибо на его лице не дрогнул ни единый мускул.

Допрос начал сам главный инквизитор.

— Вы, отец Скедони из монастыря Святого Духа, ответьте нам, знаете ли вы главного исповедника ордена Кающихся Грешников и настоятеля монастыря Санта-Мария-дель-Пианто, что близ Неаполя?

— Нет, не знаю, — ответил Скедони ровным уверенным голосом.

— Вы никогда ранее не видели его?

— Никогда.

— Присягните.

Скедони выполнил ритуал присяги. Те же вопросы были заданы отцу Ансальдо, и, к великому удивлению суда, а также Винченцо, он ответил на них отрицательно. Однако в его голосе не было уверенности, и он отказался присягнуть на Библии.

Судья попросил Винченцо подтвердить, что перед ним Скедони, тот самый священник, которого он видел в церкви Святого Духа. Однако юноша тут же поспешил предупредить, что более этого он ничего о Скедони не знает.

Скедони, очевидно, был удивлен сдержанностью юноши, ибо ожидал от него более эмоциональных заявлений. Это, однако, насторожило его.

Затем отцу Ансальдо было предложено рассказать все, что он знает об исповеди, услышанной им в 1752 году в канун праздника святого Марко. Винченцо превратился весь в слух не только из простого любопытства. Юноше почему-то казалось, что его судьба каким-то образом зависит от тайны этой исповеди. Если бы бедняга знал, сколь верны были его предчувствия.

— Это было поздним вечером в канун двадцать пятого апреля 1752 года, — начал неуверенно свой рассказ отец Ансальдо. — Как обычно, я был в исповедальне в ожидании прихожан, готовых к исповеди. Вдруг меня встревожили стенания, донесшиеся из кабины слева. Поначалу довольно громкие, они вдруг смолкли.

Винченцо про себя отметил, что дата точно совпадала с той, что называл ему загадочный гость, посетивший его темницу ночью.

— Они обеспокоили меня тем больше, что исповедующихся в храме еще не было. И я не заметил, чтобы кто-нибудь входил в исповедальню. Но в церкви было темно, горели лишь редкие свечи, и я мог не заметить, как кто-то вошел в кабину.

— Говорите, но короче, святой отец, и по существу, — нетерпеливо перебил его судья, который, как вспомнил Винченцо, проявлял особую активность при его допросах.

— Как я сказал, стенания то утихали, то становились громче. Чья-то душа мучилась в аду. Я попытался словом облегчить его муки и попросил несчастного открыть свою душу Господу для прощения. Было видно, что ужасная тайна мучила беднягу.

— Нам нужны факты, а не предположения, — снова сделал замечание судья.

— Факты будут, святой отец, — скорбно ответил отец Ансальдо. — От них у вас будет стынуть кровь в жилах. Я постарался поддержать и ободрить его, как мог, но он был безутешен. Он то внезапно умолкал, то снова начинал причитать, а однажды даже вышел из кабины и нервно заходил по притвору. Это позволило мне разглядеть его. Он был в белой сутане нищенствующего ордена и ростом и осанкой похож на отца Скедони, которого я вижу сейчас перед собой.

При этих словах все взоры обратились на Скедони, но он, не шелохнувшись, стоял, опустив глаза долу.

— Его лица я не видел, ибо он его прятал от меня, поэтому иного сходства между ним и отцом Скедони, кроме роста и фигуры, я не могу указать. А вот голос его я запомнил и никогда не забуду, даже на расстоянии.

— Этот ли голос звучал в этих стенах? — спросил кто-то из судей.

— Об этом потом, — остановил его судья, ведущий допрос. — Вы отвлеклись, святой отец.

Однако главный судья заметил, что в этом деле все детали важны и не должны игнорироваться. Судья принял замечание, и отец Ансальдо продолжил свой рассказ.

— Когда он успокоился и вернулся в исповедальню, он, должно быть, уже решил рассказать все до конца. О чем мне предстоит сейчас вам поведать. — Отец Ансальдо горестно вздохнул.

Чувствовалось, как он взволнован и каких усилий ему стоит этот рассказ.

Наступила пауза. Судьи, бросая попеременно взгляды то на отца Ансальдо, то на Скедони, терпеливо ждали. Лишь один Скедони продолжал оставаться невозмутимо спокойным, как человек, уверенный в своей непогрешимости. Казалось, что все это не имеет никакого отношения к его персоне. Винченцо, не сводивший с него глаз, был уже готов поверить, что он не был тем человеком, о котором рассказывает исповедник.

Наконец отец Ансальдо продолжил:

— Исповедующийся наконец заговорил, и первой его фразой было признание: «Я всю свою жизнь был рабом собственных страстей, — сказал он. — Они меня погубили. У меня был брат. — Тут он замолчал, и из груди его вырвался душераздирающий стон. — У моего брата была жена, — продолжил он. — А теперь, святой отец, скажите, может ли такой человек надеяться на прощение?! Она была прекрасна, и я любил ее, но она была предана мужу. Я был в отчаянии. Страсть пожирала меня, мои терзания были столь невыносимы, что я был готов на все. Мой брат умер… — Тут он снова умолк, но вскоре продолжил: — Он умер далеко от дома». После этих слов он молчал так долго, что я, чтобы прервать затянувшееся молчание, спросил его о причине смерти брата. «Я убил его, святой отец», — просто сказал он голосом, который я никогда не забуду.

Отец Ансальдо тоже умолк, словно был более не в силах продолжать. Винченцо взглянул на Скедони так, словно ожидал увидеть хоть какие-то проблески чувств на его лице, но оно было все так же спокойно и неподвижно, а глаза опущены.

— Продолжайте, святой отец, — поторопил судья отца Ансальдо. — Что вы ответили ему на это признание?

— Я промолчал, — ответил отец Ансальдо, — и попросил его продолжить исповедь. «Я решил, что, если мой брат умрет вдалеке от дома, — продолжил он, — мне легче будет скрыть все от его жены и она не заподозрит меня в его смерти. Когда кончился срок траура, я не сразу, а подождав еще какое-то время, наконец решился просить ее стать моей женой. Но она все еще оплакивала мужа и отказала мне. Я более не мог сдерживать свои чувства и насильно увез ее из дома, а затем, чтобы спасти свои честь и имя, она вынуждена была стать моей женой. Я поступился совестью, но это не принесло мне счастья. Она не скрывала своего презрения ко мне. Измученный ревностью и безуспешными попытками добиться ее расположения, я заподозрил ее в измене. Моя ревность довела меня до безумия».

Несчастный, когда рассказывал это, был действительно похож на безумного. «Вскоре, — говорил он, — я узнал, что моя ревность не беспочвенна. Мы жили уединенно, и среди тех редких людей, что навещали нас в нашей глуши, был мой приятель, который, как вскоре мне показалось, был влюблен в мою жену. Я также заметил, что его присутствие доставляло моей жене радость. Она любила беседовать с ним и оказывала ему знаки всяческого внимания. Мне даже казалось, что она с удовольствием подчеркивала это в моем присутствии, и в такие минуты она была особенно неприветлива и враждебна со мной. Возможно, ее неприязнь ко мне заставляла ее поступать так. Она словно казнила меня этим за все, но это только разжигало мою ревность. О, какая роковая ошибка! Она казнила и саму себя».