Стивен Кинг - КлаТбище домашних жЫвотных

На этот раз скрип шин по асфальту был громче, и машина со скрежетом царапнула боком дорожное ограждение, сдирая верхний слой краски; в какой-то момент руль перестал слушаться, и Рэйчел, рыдая, вдавила в пол педаль тормоза; она заснула, не задремала за рулем, а заснула по-настоящему, на скорости шестьдесят миль в час, и если бы здесь не было ограждения… если бы здесь была опора эстакады…

Она съехала на обочину, остановила машину и разрыдалась, закрывая лицо руками, ошеломленная и испуганная.

Что-то пытается не пустить меня к нему.

Более-менее успокоившись и взяв себя в руки, она поехала дальше — машина вроде бы не пострадала, но Рэйчел уже поняла, что завтра, когда она будет ее сдавать, у сотрудников прокатной конторы возникнут очень серьезные вопросы.

Не думай об этом. Будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас самое главное — выпить кофе.

Впереди показался съезд на Питсфилд, и Рэйчел свернула. Через милю увидела у дороги горящую вывеску автозаправки. Заехала туда, заправила машину («А кто-то неплохо чиркнул ее по боку», — чуть ли не с восхищением произнес один из работников автозаправки) и вошла в кафе-закусочную, где пахло жиром для жарки, яичницей… и, слава Богу, крепким кофе.

Рэйчел выпила три чашки крепкого и очень сладкого кофе, одну за другой, как лекарство. Несколько водителей-дальнобойщиков сидели у стойки или в кабинках и заигрывали с официантками, которые все как одна напоминали усталых медсестер тяжелой ночной смены.

Рэйчел расплатилась и вернулась к машине. Машина не заводилась. Ключ в замке зажигания проворачивался с сухим щелчком, но двигатель молчал.

Рэйчел принялась бить по рулю кулаками, медленно и слабо. Что-то пыталось ее удержать. Не было никаких объективных причин, чтобы эта машина — новая, с пробегом меньше пяти тысяч миль — вдруг умерла. Но она умерла, и теперь Рэйчел застряла в Питсфилде, почти в пятидесяти милях от дома.

Она слушала гул больших грузовиков, и ей вдруг подумалось, что среди них может быть и грузовик, убивший ее сына… и среди рокота мощных двигателей ей послышался злобный смех.

Уронив голову на руки, Рэйчел расплакалась.

Луис обо что-то споткнулся и растянулся на земле во весь рост. На миг ему показалось, что он не сможет подняться — просто не сможет, и все, — а будет лежать здесь и слушать, как кричат птицы на Духовой топи и как каждая клеточка его тела кричит от боли. Он будет лежать здесь, пока не заснет. Или пока не умрет. Что вероятнее.

Он помнил, как опускал брезентовый сверток в яму, которую вырыл, и как забрасывал ее землей — голыми руками. Ему казалось, он помнил, как складывал из камней пирамиду, от широкого основания до верхушки…

А после этого он не помнил почти ничего. Очевидно, он спустился вниз по каменным ступеням, иначе сейчас не оказался бы… а кстати, где? Оглядевшись по сторонам, Луис вроде бы узнал рощу из старых сосен неподалеку от кучи валежника. Неужели он прошел через всю Духову топь и даже этого не заметил? Да, похоже на то.

Это уже достаточно далеко. Можно заснуть прямо здесь.

Но именно эта мысль, такая обманчиво утешительная, заставила его подняться и идти дальше. Если он останется здесь, его может найти то существо из тумана… возможно, оно где-то рядом и наблюдает за ним. Прямо сейчас.

Луис провел рукой по лицу и удивился, увидев кровь… похоже, в какой-то момент у него пошла кровь из носа.

— И черт бы с ним, — хрипло пробормотал он и, вяло пошарив рукой по земле, нашел и поднял кирку и лопату.

Через десять минут впереди показался валежник. Луис перебрался через него, спотыкаясь на каждом шагу, но все же не падая — почти до самого низа. Там он взглянул себе под ноги, и у него под подошвой тут же хрустнула ветка (не смотри вниз, говорил Джад), другая ветка просела, так что Луис едва не вывихнул ногу. Он упал, больно ударившись боком о землю и выбив весь воздух из легких.

Сегодня ночью я грохнулся аж на двух кладбищах… как-то оно, черт возьми, многовато для одной ночи.

Он снова принялся ощупывать землю в поисках кирки и лопаты и наконец их нашел. Огляделся — света звезд хватало, чтобы кое-что разглядеть. Вот могила СМАКИ. Он был послушным, устало подумал Луис. А вон там — ТРИКСИ, ПАГИБ НА ШОССЕ. Ветер все не унимался, и Луис слышал тихое дзинь-дзинь-дзинь — дребезжание кусочка металла, возможно, бывшей консервной банки, которую безутешный хозяин питомца с трудом разрезал отцовскими ножницами, распрямил молотком и прибил гвоздем к деревянной палке, — и от этого звука вернулся страх. Луис слишком устал, чтобы бояться. У него просто не было сил. Но это непрестанное дзинь-дзинь-дзинь из темноты проняло его до печенок.

Он прошел через кладбище домашних животных, мимо могилы МАРТЫ, НАШЕЙ ЛЮБИМОЙ КРАЛЬЧИХИ, УМИРШЕЙ 1 МАРТА 1965, мимо ГЕНЕРАЛА ПАТТОНА; он переступил полусгнивший кусок доски, обозначавший место последнего упокоения ПОЛИНЕЗИИ. Дребезжание металла сделалось громче, Луис остановился и огляделся. На покосившейся доске, врытой в землю, висел жестяной прямоугольник. В свете звезд Луис разобрал надпись: «РИНГО НАШ ХОМЯЧОК, 1964–1965». Именно эта жестянка и дребезжала, ударяясь о доску. Луис протянул руку, чтобы поплотнее прижать металлическую табличку к доске… и оцепенел, его волосы встали дыбом.

Там что-то двигалось. Что двигалось там, с другой стороны валежника.

Оттуда доносились едва различимые, крадущиеся звуки: тихий хруст опавших сосновых иголок, сухой треск ветки, шорох в кустах. Они почти терялись в завываниях ветра среди деревьев.

— Гейдж? — хрипло позвал Луис.

От самой мысли о том, что он сейчас делает — стоит здесь, в темноте, и зовет своего мертвого сына, — Луиса пробрал озноб. Он задрожал мелкой дрожью, словно в убийственной лихорадке.

— Гейдж?

Звуки затихли.

Нет, еще рано. Не спрашивай, откуда я знаю. Я просто знаю. Это не Гейдж. Это… что-то другое.

Он вдруг вспомнил, что ему говорила Элли: Он сказал: «Лазарь, иди вон»… потому что если бы он просто сказал: «Иди вон» — и не назвал бы Лазаря по имени, то, наверное, ожили бы все мертвецы на том кладбище.

С той стороны кучи валежника вновь послышались звуки. С той стороны барьера. Почти — но все-таки не совсем — заглушенные воем ветра. Словно что-то слепое подкрадывалось к нему, гонимое древним инстинктом. Его усталый, перевозбужденный разум создавал совершенно ужасные, отвратительные картины: гигантский крот, огромная летучая мышь, которая не летит, а ползет по подлеску.

Луис попятился к выходу с кладбища домашних животных, не решаясь повернуться спиной к валежнику — к этому бледно мерцавшему нагромождению стволов и ветвей, белесому шраму на теле ночной темноты, — и развернулся только тогда, когда вышел на тропинку. Он пошел прочь быстрым шагом и где-то за четверть мили до того, как тропа вышла из леса на поле за его домом, нашел в себе силы пуститься бегом.