Дина Оттом - Двери в полночь

Доктор сделал несколько размеренных шагов вглубь, становясь прямо перед напряженными Оскаром и Шефом. Он на мгновение задержал дыхание, как бывает перед длинной и важной речью, и, задумчиво поджав губы, произнес:

— Что вы с ней сделали, Шеферель?

— Спас ей жизнь, — осклабился тот, — а вот что с ней произошло дальше — я понятия не имею.

Борменталь аккуратно сложил руки палец к пальцу:

— Я, к сожалению, тоже не имею понятия, что именно с ней происходит. Но что-то происходит точно, и мне бы очень хотелось знать, что именно.

Оскар перевел взгляд на начальника, ожидая, что тот ответит. Шеферель легко спрыгнул со стола и прошелся по кабинету туда-сюда:

— Борменталь, ты ведь знаешь, кто я, верно? — Он сложил руки и упер в пальцы подбородок.

— Да, — Борменталь чуть поклонился, — я имею честь знать.

— Я так и думал, — Шеферель остановился, вперив в доктора холодный взгляд, — поэтому и обратился к тебе, когда начались проблемы с рукой. Ты ведь уже знал к тому моменту?

— Подозревал, — доктор снова чуть склонил голову, — но ваша… проблема лишь утвердила меня в моих предположениях.

— Доктор, — Шеф оперся ладонями о стол и навис над Борменталем, — если вы у нас такой умный, скажите, что с ней происходит.

Казалось, под шерстью Борменталь слегка побелел:

— Если бы я знал, что вы с ней сделали, я мог бы сделать предположение, как это на нее подействует.

— Хорошо, — Шеферель снова стал расхаживать по кабинету взад-вперед. — Я провел с ней, доктор, некий ритуал, который спас ей жизнь. Помог той ране зажить.

Он сделал паузу, и Борменталь позволил себе подать голос:

— Я так понимаю, что у этого ритуала была и обратная сторона?

Шеф, уткнувшись носом в руки мрачно кивнул:

— Была, — он остановился и повернулся к окну. В его глазах отражалось другое небо. — Мой народ проводил его на людях, поступающих к нам в услужение. Вместе с жизненными силами они получали от нас еще кое-что…

Когда он обернулся, его глаза казались очень-очень старыми.

Я сидела в темном кабинете, свернувшись клубочком в кресле, и ждала Шефа. Он ушел уже давно, и во мне снова начинало просыпаться вчерашнее беспокойство…

Борменталь и Оскар, пораженные, переглянулись.

— Ты не говорил… — начал было оборотень, но Шеф резко оборвал его:

— А что, ты решил бы, пусть лучше умирает?! Видел бы ты себя тогда!

Скорее вернулся бы Шеф. Рядом с ним было как-то… спокойнее.

Оскар, на мгновение вспыхнув, опустил голову:

— Я не знал, что мое решение выльется в то, что я несу ответственность за ее жизнь.

Шеф смотрел в белесое, заложенное облаками небо.

— Скорее, теперь уже я, — он вздохнул и прикрыл усталые глаза.

Почему его до сих пор нет? Куда он опять делся?

Оскар, не поднимая головы, тихо произнес:

— Знаешь, все-таки стоило сказать ей правду.

— О чем?! — взорвался Шеф. — О том, что по моей воле она, возможно — только возможно, но все же, — полностью утратит свою личность и будет целиком подвластна моим желаниям?!

Он замолчал, разгневанно глядя на своих собеседников. Крылья носа его подрагивали Борменталь и Оскар переглянулись.

— Скажите ей, Шеферель…

— Хотя бы сейчас, — кивнул Оскар.

Я дремала, завернувшись в плед. Дверь внезапно открылась и, не зажигая света, в кабинет вошел Шеферель. Будто не замечая меня, он прошел вперед, перегнулся через стол, доставая графин с виски, и кинул в бокал несколько кубиков льда. Наполнил, сделал глоток, прислонившись спиной к столу. Он смотрел куда-то вперед, в пустоту.

— Шеф?

Шеферель глубоко вздохнул, подхватил двумя пальцами графин за горлышко и направился ко мне. Я встревоженно вглядывалась в его лицо, не понимая, что происходит. Видеть его таким мне приходилось только один раз — когда он рассказывал о своей ученице, потерянной в Нижнем Городе.

Он опустился на корточки перед креслом, тихо стукнув графином об пол.

— Шеф, что случилось?! — Я подалась вперед, садясь. Сон гнал в глухой туман забытья, но волнение за Шефереля было сильнее.

Он смотрел на меня и молчал. В его глазах было что-то такое, что мне стало страшно — не за себя, за него. А еще… Это чувство, когда знаешь, что должно случиться что-то плохое, но еще не знаешь, что. Как будто за спиной кто-то открыл дверь на улицу, и тело холодеет. Вот и у меня позади кто-то взялся за ручку…

— Да что, наконец, такое?!

— Мне надо с тобой поговорить, — выдохнул он. Слова после этого долгого молчания упали в окружавшую нас тишину свинцовыми листами.

Кто-то за моей спиной повернул ручку, освобождая замок.

— Может, не надо? — Я попыталась улыбнуться, но вышло как-то криво. — А то каждый раз, как ты со мной говоришь, оказывается, что случилось что-то плохое.

Я хотела засмеяться, но смех застрял в горле.

Шеф положил руку на плед и осторожно, как будто рассеянно, взял меня за пальцы. Он смотрел на наши руки, и я не решалась даже двинуться под его взглядом. Его — с длинными пальцами, почти белые, и мои — с коротко остриженными ногтями, вечно в мелких бумажных порезах.

— Прежде чем я начну… Помни, я всегда хотел тебе только добра.

Кто-то потянул дверь на себя.

— Так говорят обычно, когда получилось совсем даже не добро…

Шеф поднял на меня глаза, не отпуская пальцев, и я поняла, что сейчас надо просто заткнуться.

— Чирик, — он чуть улыбнулся, и я увидела, как от улыбки у него в углах глаз побежали морщинки, — я должен рассказать тебе нечто, что звучит как глупая выдумка, но является абсолютной правдой. И я прошу тебя поверить мне.

Я молча кивнула.

Шеф крепче сжал мои пальцы, будто боясь, что я сейчас встану с кресла и убегу. Он снова опустил взгляд вниз, задумчиво поглаживая большим пальцем плед.

— Это началось… очень-очень давно… Представь себе землю, совершенно отличающуюся от того, что ты знаешь. Ни стран, ни городов. Только небольшие поселения. Даже погода была иной: почти постоянно светило солнце, ночи были теплыми — люди жили в шатрах. Недалеко от нашего дома, чтобы быстро прийти по зову.

Он замолчал. Глаза смотрели в прошлое, с лица сошло выражение вечной тревоги, он будто стал самим собой, беззаботным и веселым.