Истории о призраках - Эдит Уортон
Не было больше Эдгара Бирна. Осталась лишь измученная душа, страдавшая больше, чем тело грешника под изуверской пыткой на дыбе. Всю глубину его мучений можно понять по тому, что в какой-то миг этот молодой и храбрый мужчина помыслил о том, чтобы взвести курок пистолета и пустить себе пулю в висок. Но мертвящая слабость и дрожь сковали его тело. Плоть застывала на костях комьями мокрой глины. Вот-вот, казалось ему, войдут ведьмы: одна с клюкой, другая с костылем – чудовищные, жуткие создания, прислужницы самого дьявола, и заклеймят его лоб печатью смерти, едва заметным, крохотным пятном. И он ничего не сможет сделать. Том пытался противиться этому, но он не сумеет. Тело больше не подчинялось ему. Он застыл, замер, переживая собственную смерть снова и снова, лишь глаза его все еще двигались в глазницах, смотрели на стены, пол, потолок, снова и снова, пока взгляд его не приковала кровать.
Бирн увидел, что тяжелые занавеси колыхнулись, как будто мертвец, что скрывался за ними, поднялся и сел в кровати. Бирн, полагавший, что ужаснее всего, что он видел, нет уже ничего, ощутил, что волосы у него встают дыбом. Он вцепился в кресло, его челюсть отвисла, пот каплями сбегал по бровям, а пересохший язык прилип к небу. Занавеси вновь заколыхались, но не раскрылись. «Том, не надо!» – пытался крикнуть Бирн, но издал лишь протяжный стон, как спящий, видящий кошмары. Он чувствовал, что сходит с ума, увидев, что потолок стал двигаться, опускаясь ниже, а затем снова поднялся, и занавеси вновь содрогнулись, готовые вот-вот раскрыться.
Бирн закрыл глаза, чтобы не видеть, как одержимый злым духом труп моряка встает с кровати. В абсолютной тишине, стоявшей в комнате, он переживал мгновения ужасной агонии, а затем вновь взглянул на кровать. И увидел, что занавеси по-прежнему закрыты, но потолок над кроватью поднялся на целый фут. Остатки рассудка подсказали ему, что невероятных размеров балдахин опускался все ниже, а занавеси, слегка колеблясь, стелились по полу. Сомкнув челюсти, он приподнялся в кресле, безмолвно наблюдая за бесшумным движением балдахина. Тот скользил все ниже и ниже, дойдя до половины, а затем рухнул вниз, плотно примкнув к краям кровати. Послышался легкий сухой треск дерева, и в комнате вновь настала тишина.
Бирн встал, набрав в легкие воздуха, и закричал в бессильной ярости, впервые за эту полную ужасов ночь. Вот что за смерть была уготована ему! Воистину дьявольским было это орудие убийства, о котором из загробного мира пытался сказать ему Том. Вот как погиб он сам. Теперь Бирн был уверен в том, что слышал голос моряка, слабый, но отчетливо произнесший «Сэр Бирн! Берегитесь!» и иные слова, которых он не мог разобрать. Как неимоверно велико расстояние, отделяющее мертвых от живых! И его почти удалось преодолеть бедному Тому! Бирн бросился к кровати, пытаясь поднять полог, разомкнуть предательские тиски, задушившие его друга. Усилия его были тщетны – он был тяжелым, словно отлитым из свинца, и неподъемным, как могильная плита. Теперь его обуревал гнев, он жаждал мести, в голове беспорядочно теснились убийственные мысли, и он все озирался, будто не видел ни своего оружия, ни выхода, и сыпал ужасными проклятиями.
Яростный стук в дверь привел его в чувство. Он подбежал к окну, распахнул ставни и выглянул наружу. В слабом утреннем свете он увидел людей, толпившихся под окном. Ха! Сейчас, наконец, он повстречается с бандой убийц, готовых довершить задуманное. После схватки с неописуемым ужасом он жаждал открытого боя с врагами. Но рассудок, должно быть, вернулся к нему лишь частично: забыв вооружиться, он бросился к двери, в которую отчаянно барабанили, сорвал запоры и, распахнув ее, голыми руками вцепился в глотку первого, кто стоял у него на пути. Они покатились по полу. Бирн вознамерился прорваться, бежать в горы и вернуться с людьми Гонзалеса, чтобы с их помощью свершилась его месть. Он яростно сражался, пока деревья, дом и горы вдруг разом не обрушились на его голову, и больше он ничего не видел.
Затем г-н Бирн подробным образом описывает умело наложенную на его разбитую голову повязку, сообщая, что потерял много крови, и приписывает сохранность своего рассудка именно этому обстоятельству. Далее он полностью приводит пространные извинения Гонзалеса. Именно Гонзалес, устав ждать весточки от англичан, самолично явился под стены постоялого двора с половиной своих людей, направляясь к морю. «Его превосходительство, – оправдывался он, – набросились на нас столь яростно и стремительно, что мы не узнали в вас друга, и мы были вынуждены… и т. д. и т. п.». Когда Бирн спросил его, что сталось с двумя ведьмами, он молча указал пальцем на землю, а затем изрек следующее:
– Старухи, что жаждут золота, не знают жалости, сеньор. В былые дни они, без сомнения, заманили множество одиноких путников в кровать архиепископа.
– С ними была цыганка! – слабо воскликнул Бирн с импровизированных носилок, на которых отряд повстанцев нес его к берегу.
– Она крутила лебедку той дьявольской машины, и в ту ночь она тоже опустила полог, – отвечали ему.
– Но зачем? Почему? – удивился Бирн. – Зачем ей желать моей смерти?
– Не сомневаюсь, что ради пуговиц с куртки вашего превосходительства, – вежливо проговорил его угрюмый спутник. – У нее нашлись пуговицы погибшего моряка. Так или иначе, ваше превосходительство может успокоиться, ведь нами было сделано все, что необходимо делать в подобных случаях.
Больше Бирн ничего не спрашивал. Гонзалес причислил ко «всему необходимому» еще одну смерть. Одноглазого Бернардино расстреляли из шести дробовиков у стены его трактира. Когда отзвучало эхо выстрелов, испанские повстанцы, скорее напоминавшие разбойников, пронесли дроги с телом Тома вниз, к берегу, где две шлюпки уже готовились вернуть на корабль останки лучшего из всех его моряков.
Г-н Бирн, бледный и ослабший, ступил в лодку, где покоилось тело его бедного друга. Решено было, что телу Тома Корбина суждено упокоиться далеко в Бискайском заливе. Офицер взялся за румпель, в последний раз обернулся, глядя на берег, где на сером склоне холма что-то двигалось: он сумел разглядеть человечка в желтой шляпе, восседавшего на том самом муле, без которого судьба Тома Корбина навсегда бы осталась неразгаданной.
1913
Эдвард Фредерик Бенсон
1867–1940
Искупление
Мы с Филипом Стюартом, оба холостяки не первой молодости, завели себе привычку
