Челси Ярбро - Костры Тосканы

Жалобно всхлипнув, Деметриче с трудом разлепила опухшие веки. Губы и щеки ее покрывали струйки засохшей крови.

— Нет, — шепнула она и вновь погрузилась в забытье.

Ракоци, задыхаясь от ярости, принялся ощупывать Деметриче, пытаясь определить, как тяжелы нанесенные ей увечья. Он действовал с большой осторожностью, всякий раз обмирая, когда бедняжка начинала стонать. К счастью, серьезных повреждений не обнаружилось, и он еще раз попытался ее разбудить.

Узница вздрогнула и вскинула руку к лицу, словно бы защищая себя от удара. Глаза ее лихорадочно заблестели.

— Не надо. Пожалуйста. Я все вам сказала.

Захлебнувшись слезами, женщина съежилась и откатилась к стене.

— Деметриче, прошу вас, это я, успокойтесь…

Остановленный ее ужасом, Ракоци смолк.

— Я снова скажу вам все, что вы хотите, — повторяла она как в бреду. — Я скажу. Все, что угодно. Только не мучьте меня. — Голос ее прерывался рыданиями, надрывавшими ему сердце. — Не надо. Уберите эти ужасные вещи. Нет, нет…

— Деметриче, — заговорил Ракоци снова, чувствуя, что его усилия тщетны. — Это я, Сан-Джермано, успокойтесь, карина. Я вернулся, я здесь. Я пришел к вам, как обещал.

Он уже не надеялся, что она услышит его, когда стены узилища огласил бурный, безудержный плач. Ракоци замер, он понял, что это плач облегчения.

— Сан-Джермано, — пробормотала потерянно Деметриче. — О, Сан-Джермано, я во всем им призналась! Я сказала, что оскверняла крест и подбрасывала в святилища экскременты, — Глаза ее внезапно расширились, она покачала головой, словно не понимая, как ее губы могут такое произносить. — Я должна была это сказать. Иначе они не остановились бы.

Он осторожно взял ее за руку — чуть выше запястья, чтобы не потревожить подсохшую ссадину. Он порадовался, что оковы валялись под стенкой. Получив свое, монахи, как видно, не сочли нужным использовать их.

— Это не имеет значения, дорогая.

Это и впрямь не имело значения. До аутодафе оставалось два дня. Савонарола, бросивший вызов Папе и Риму, не выказывал никакого желания отступиться от своего ужасного замысла. Деметриче, как и многим несчастным, томившимся в этих стенах, грозила страшная смерть.

— Я знаю, что пойду на костер, — спокойно произнесла узница. — Они сказали мне это. Я буду гореть и в этом мире, и в том.

Ее глаза закрылись, но лишь на мгновение. Справившись с приступом слабости, Деметриче храбро продолжила:

— Я знаю, что ваше ходатайство не помогло. Они все заранее предрешили, не так ли? Любые хлопоты были обречены на провал.

— Пожалуй, — сказал он, вспоминая часовню Санта-Мария Новелла и стараясь не глядеть ей в глаза.

— Что ж, зато я успела узнать вашу любовь.

Она помолчала какое-то время, затем сказала:

— Ох, как я боялась вас поначалу! А теперь о том сожалею! Столько времени потеряно зря!

Глаза Ракоци наполнились нежностью.

— Но… дорогая, оно ведь у нас еще есть.

— Да, и я этому рада, — Она прислонилась к стене, но скривилась от боли и вновь села прямо. — Я боюсь пламени, Сан-Джермано. Я жалею, что не погибла под пытками, но плоть моя слишком слаба. У меня не хватило духу идти до конца… Я хочу умереть, но… как-нибудь безболезненно. Я не гожусь в мученицы, Франческо.

Он вздрогнул, и вовсе не потому, что его впервые назвали по имени. И не потому, что Деметриче заговорила о самоубийстве. Нет — на ум ему вдруг пришла странная мысль.

— Что?

Он обдумывал эту мысль, он пытался ее отбросить, но она властно стучалась в сознание, утверждаясь в правах.

— Я боюсь мучительной смерти.

На мгновение Ракоци усомнился, стоит ли говорить ей о том, что он надумал, но тут же отбросил сомнения прочь. Ситуация торопила и заставляла идти на риск. Он придвинулся к Деметриче. Лицо его, попав в квадрат бледного света, идущего от окна, словно бы засияло.

— Деметриче, выслушайте меня. Я не могу уберечь вас от гибели. Но в моих силах помочь вам ее пережить. Если, конечно, вы этого захотите.

Она изумленно взглянула на него.

— Пережить? Что это значит?

Он снова взял ее за руки.

— Вы помните наши прежние разговоры? О том, что для вас существует опасность стать такой же, как я? Если мы будем какое-то время встречаться. Это долгое дело, но имеется и короткая тропка. Вкусите моей крови. Сегодня, сейчас.

— Но… для чего? Меня ведь сожгут, — мягко возразила она, не принимая всерьез этих слов, но взглядом благодаря его за лучик надежды.

— Они не станут делать это с мертвой. Им придется похоронить вас на каком-нибудь пустыре, и в первую же ночь вы проснетесь. Вы обретете новую жизнь, через мою кровь. — Ракоци говорил быстро, опасаясь вопросов.

— Но… для этого надо ведь умереть! Как? На новом допросе? — Лицо Деметриче болезненно побледнело. Воспоминание о недавно перенесенных страданиях заставило ее задрожать.

— Нет. Совсем нет. — Ракоци достал из сапога нож. Узкое лезвие его тускло блеснуло. — Вы уйдете легко. Всего два надреза, две небольшие царапины, и вы ускользнете от палачей. — Он нежно погладил ее по плечу. — Решайтесь же, Деметриче. Примите новую жизнь. Спасите себя. Пожалуйста, я прошу вас.

Слова его были ласковы, но их смысл… Деметриче внутренне напряглась, прислушиваясь к своим ощущениям. Каждое движение причиняло ей острую боль, а утро обещало новые муки. Они сказали, что доведут следствие до конца, перебирая свои ужасные инструменты… Узница содрогнулась и поднесла руки к лицу.

— Нет, Деметриче.

Ракоци испугался. Он принял ее жест за отказ и замер в отчаянии, не зная, на что решиться. Насильно заставить ее принять свой дар он не мог и понимал, что уговоры будут напрасны. Если она чувствует отвращение, перерождение невозможно. Душу его охватила тоска.

Она вытерла слезы и тихо спросила:

— Что мы должны делать?

Ракоци облегченно вздохнул.

— Ничего страшного, дорогая. Просто на этот раз вам придется взять у меня то, что беру у вас я. Немного, всего несколько капель. А потом, — он бережно обнял ее, — мы сделаем остальное. Возможно, вам будет больно, но боль быстро пройдет…

— Это не имеет значения, — спокойно сказала она и быстро поцеловала его в губы.

Его руки были уверенно-нежными, а поцелуи грели и врачевали. Он тихо приговаривал что-то, она замерла, вслушиваясь в размеренный речитатив и ощущая, как в глубине ее существа возникает желание.

— О женщина, ты подобна Венере, разгорающейся на утреннем небосклоне. Деревья склоняются пред тобой, как трава, земля ковром расстилается под твоими ногами. Близость твоя волнует мне кровь, подобно тому как приближение луны волнует морские пучины. Губы твои источают дыхание вечности, я растворяюсь в нем, очарованный твоей красотой…