С. Сомтоу - Вампирский Узел

— Скажи мне, — велит Маг, — что ты там видишь. И не вздумай выдумывать, слышишь?! Просто говори, что видишь.

— Я вижу Везувий.

— Хорошо. — Маг, похоже, доволен. — А что еще?

— Я вижу огонь. Вижу, как человек падает из окна или с крыши какого-то здания. — В жизни мальчик ни разу не видел такого здания. В Помпеях точно нет ничего подобного. И одет мужчина из видения как-то странно. Но мальчик не хочет, чтобы его обвинили во лжи. Поэтому он не вдается в подробности.

— Хорошо. — Маг оборачивается к Сивилле. — Вот видишь. Все идет по плану. Сейчас как раз подходящий момент. Три мойры прядут миллионы нитей человеческих жизней; иногда эти нити сплетаются и безнадежно запутываются, и тогда кто-то из мойр сердится и дергает узел, и катастрофа становится неминуемой. Но в этом — наше с тобой преимущество. Двадцать тысяч смертей — и никто не заметит, что мы тоже умрем. В этот короткий миг всеобщей сумятицы и смятения мое последнее колдовство протянется к невозможному и изменит течение нескольких жизней, когда они все сплетутся в опасный узел… Неужели ты не понимаешь. Сивилла? Мы обменяем нашу холодную вечность на дар умереть, которым владеет вот этот мальчик…

— Хозяин… — говорит мальчик. Он видел фигуры в чаше с водой. Он видел трех мойр или кого-то похожего на трех мойр, вот только одеты они были странно… и двое из них были похожи на дряхлых стариков, хотя мойры должны быть старухами, а та, что была посередине, сидела в кресле с большими колесами, и они разговаривали на каком-то гортанном наречии, отдаленно похожим на германский язык.

— Что такое, дитя?

— Мне страшно, domine.

— Тебе и должно быть страшно. — Маг хлопает в ладоши. Входят двое мужчин из особо доверенных слуг. Им заранее объяснили, что надо делать. Они сразу хватают мальчика, кладут на стол, привязывают ремнями и затыкают рот кляпом.

Нож поблескивает в свете факелов.

— Не думай, что я хочу тебе зла, дитя. — Маг вздыхает, — воспринимай это как дар; маленькое, незначительное препятствие на пути к бесконечному будущему… и твой голос, это роскошное слияние невинности и боли, восторга и проникновенной грусти… теперь он останется таким навсегда. Возьми с собой песню в дорогу… путь будет длинным… и песня тебе пригодится… смягчать суровые сердца царей, трогать людские души до слез… чтобы смертные не заподозрили страшную правду о том, во что ты превратишься… и к тому же яички мальчика-девственника — очень сильный магический ингредиент…

Мальчик его не слышит. Один из слуг — тот, который задрал его тунику — ловко проводит ножом по его гениталиям. Он не может кричать — из-за кляпа во рту. Он ничего не видит — из-за горячих слез.

— Поверь, мальчик, мне жаль, что приходится причинять тебе боль, — говорит Маг печально, хотя мальчик его не слышит. Он чувствует только нож, разрезающий плоть. — Если бы был другой способ, я бы избавил тебя от страданий. Я знаю, что это такое — сочувствие чужой боли. Знаю. Но твоя боль — это тоже необходимая составляющая ритуала. И увы, я не могу даже заплакать над твоей болью. Умозрительно я способен представить, как тебе больно, но какой тебе в этом толк? Я должен скрепить свое сердце и быть жестоким. Потому что так надо.

Весь мир стал одной сплошной болью. В мире нет ничего, кроме боли. Но Карла — луч лунного света — слышит, что говорит Маг:

— Из боли, мальчик, рождается красота, как цветок гиацинт родился из крови убитого Гиацинта [33], смертного, которого любил Бог. — Пауза. А потом: — По-своему, я люблю тебя, мальчик. Насколько это вообще возможно в моем положении. Постарайся понять.

В обычной жизни Карла бы разозлилась от этих слов, но сейчас ей попросту грустно. Она чувствует то же, что чувствует ветер, что чувствует пламя. И хотя его боль пронзает и ее тоже, хотя она делает все, чтобы разделить с ним его боль, она не чувствует ничего — она потеряла способность испытывать боль.

Поэтому мальчик страдает один, отгороженный от всего временем и благословенным даром — когда-нибудь умереть.

Брайен Дзоттоли пробежал вдоль горящих домов до поворота на Главную улицу. Сэр Фрэнсис, Кейл Галлахер и принц Пратна ковыляли следом.

— Неплохо придумано. Молодец этот Майлс, — сказал Пратна. — Сжечь все дома. Замечательная идея. Теперь я не замерзну до смерти, пока буду уничтожать вампиров. Тем более что это достойное оформление для моего грандиозного спектакля…

— Быстро дайте мне вампира, — воскликнул сэр Фрэнсис. У них у всех были сумки, набитые кольями, чесноком, распятиями и деревянными молотками. Сэр Фрэнсис и Пратна поддерживали друг друга, медленно поднимаясь в гору по талому снегу. Брайен, который все еще не отошел после ночных волнений, угрюмо молчал.

— А где остальные?

Терри стоял перед входом в аптеку и отчаянно махал руками. По Главной улице было никак не проехать. Машина, которую Брайен оставил у аптеки, была почти полностью погребена под снегом.

— Что там парнишка кричит? — нахмурился Кейл Галлахер.

— Керосин, мистер Галлахер! И бутан! И горючая жидкость!

— В чем дело?

— У вас в аптеке! В подсобке!

Дверь аптеки открылась. Стивен с Пи-Джеем вышли на улицу, волоча за собой по громадной канистре.

— Господи Боже, — прошептал Кейл. — Весь город. Дотла. Брайен заметил, что сэр Фрэнсис весь дрожит от возбуждения. А вот Пратна, наоборот, был спокоен и невозмутим. Лицо у него было как маска — непроницаемая, непонятная. Терри крикнул:

— Мы хотим подорвать вашу машину. Можно?

— Вы все сумасшедшие! — закричал в ответ Кейл. Стивен захохотал, как безумный ученый из фильма ужасов. Его смех пронесся зловещим эхом по пустынной улице. Терри побежал им навстречу — по тропинке, которую они со Стивеном и Пи-Джеем протоптали в снегу, добираясь до аптеки.

— Пойдемте, Брайен, — крикнул он на бегу. — В зал игровых автоматов.

— В зал игровых автоматов?

— Там может быть кто-то из них.

— Мы с вами, — высказались в один голос сэр Фрэнсис и Пратна.

— Да на хрен надо, — огрызнулся Терри, к Брайен увидел, что глаза у парнишки горят словно у одержимого. — Я уже прибил родного брата и, блин, еще штук шесть вампиров, пока вы там дома сидели.

Опять налетел ветер. Улицу заволокло дымом. Брайен вошел в зал игровых автоматов. Кровавая бойня… Все автоматы работали: сверкали, гудели, свистели, мерцали и требовали дополнительных четвертаков настойчивыми электронными голосами. Рядом со старым «Пэкманом» стоял подросток в пижаме и с коробкой для школьных завтраков в руках. Из двух крошечных ранок у него на шее сочилась кровь. На полу перед «Пьющими кровь» сидела женщина средних лет. Ее сложенные на груди руки были забрызганы кровью — давно засохшей. Повсюду валялись части человеческих тел: левая стопа, палец, целая кисть, часть щеки с ухом… Стены были буквально залиты кровью, к которой прилипли кусочки мозгов и ошметки кожи.