Стивен Кинг - Все предельно (сборник)

Когда я добрался до выхода из проулка, ее там уже не было. Я посмотрел вправо в сторону Мэдисон, но ее не увидел. Поглядел влево — и вон она медленно переходит Пятьдесят третью. Голова ее все еще опущена, и волосы все еще свисают по сторонам лица, как занавески. Никто не обращал на нее внимания. Люди перед «Кафе Готэм» пялились сквозь зеркальные стекла, как посетители бостонского океанариума перед аквариумом акул в час кормежки. Выли приближающиеся сирены — много их.

Я перешел улицу, протянул руку, чтобы потрогать ее за плечо, передумал и просто окликнул по имени.

Она обернулась. Ее глаза потускнели от ужаса и шока. Платье спереди выглядело, как детский нагрудничек, омерзительно лиловый. От нее разило кровью и истраченным адреналином.

— Уйди, — сказала она. — Я больше не хочу тебя видеть. Никогда.

— Ты меня там пнула в задницу, стерва, — сказал я. — И меня чуть не убили по твоей милости. Да и тебя тоже. Отказываюсь тебя понимать.

— Мне четырнадцать месяцев хотелось пнуть тебя в задницу, — сказала она. — А когда предоставляется случай осуществить мечту, тут уж не до раздумий, вер…

Я ударил ее по лицу. Я ни о чем не думал. Просто отвел руку и ударил. И за всю мою взрослую жизнь мало что доставляло мне подобное удовольствие. Мне стыдно это вспоминать, но я слишком далеко зашел в моем рассказе, чтобы лгать, пусть даже не договаривая.

Ее голова качнулась. Глаза расширились от шока и боли, утратили тупое ошеломленное выражение.

— Сволочь! — крикнула она, прижимая ладонь к щеке. Теперь ее глаза наполнились слезами. — Какая же ты СВОЛОЧЬ!

— Я спас тебе жизнь, — сказал я. — Ты что — не понимаешь? До тебя не доходит? Я СПАС ТЕБЕ ЖИЗНЬ.

— Ублюдок, — прошептала она. — Давящий, присвоивший право решать, мелочный, самодовольный, самовлюбленный ублюдок. Я тебя ненавижу.

— Подотрись своим дерьмом. Если бы не этот самодовольный мелочный ублюдок, ты бы сейчас валялась мертвая.

— Если бы не ты, меня тут вообще не было бы, — сказала она, а по Пятьдесят третьей улице с визгом пронеслись три первые полицейские машины и остановились перед «Кафе Готэм». Из них посыпались полицейские, будто клоуны в цирковом номере. — Если ты еще когда-нибудь прикоснешься ко мне, я выцарапаю тебе глаза, Стив, — сказала она. — Держись от меня подальше.

Мне пришлось зажать руки под мышками. Они тянулись убить ее, сомкнуться у нее на шее и убить ее.

Она прошла шесть-семь шагов, потом снова обернулась ко мне. Она улыбалась. Жуткой улыбкой, куда более ужасной, чем все, что я видел на лице Ги, Ресторанного Демона.

— У меня были любовники, — сказала она, улыбаясь этой жуткой улыбкой. Она лгала. Ложь была написана у нее на лице, но боли это не смягчило. Она ведь ХОТЕЛА, чтобы это было правдой. Это тоже было написано у нее на лице. — Трое за последний год. Ты никуда не годен, и я находила себе настоящих мужчин.

Она повернулась и пошла по улице, как женщина шестидесяти пяти лет, а не двадцати семи. Я стоял и смотрел ей вслед. Перед тем как она завернула за угол, я снова выкрикнул это. То, с чем не мог смириться, то, что застряло у меня в горле, будто куриная косточка.

— Я спас твою жизнь! Твою проклятую жизнь!

Она остановилась на углу и посмотрела на меня. Жуткая улыбка так и не сошла с ее лица.

— Нет, — сказала она. — Не спас.

И она скрылась за углом. С тех пор я ее не видел, хотя, полагаю, увижу. Встретимся в суде, как говорится.

На следующем углу я зашел в супермаркет и купил пачку «Мальборо». Когда я вернулся на угол Мэдисон и Пятьдесят третьей, Пятьдесят третью перегораживали голубые барьерчики, которые используют полицейские, чтобы огораживать места преступлений и маршрут процессий. Однако ресторан был виден и оттуда. Отлично виден. Я сел на край тротуара, закурил сигарету и начал следить за происходящим. Подъехало пять-шесть машин «скорой помощи». Шеф-повара увезла первая — без сознания, но, видимо, еще живого. За его кратким появлением перед его поклонниками на Пятьдесят третьей последовало появление носилок с трупом в чехле. Хамболд. Затем появился Ги, накрепко привязанный к носилкам, он дико оглядывался по сторонам, пока его не задвинули в машину. Мне почудилось, что на мгновение наши глаза встретились, но, вероятно, это просто мое воображение.

Когда машина с Ги тронулась и проехала через дыру в баррикаде из барьерчиков, отодвинутых двумя полицейскими в форме, я швырнул сигарету, которую курил, на канализационную решетку. Не для того я выжил этот день, чтобы вновь травить себя табаком, решил я.

Я глядел вслед удалявшейся машине «скорой помощи» и пытался представить себе, как жил человек в ней там, где живут метрдоты — в Квинсе, в Бруклине или даже, может быть, в Райе или Мамаронеке. Я пытался вообразить, как выглядит его столовая, какие картины могут висеть на стенах. Это у меня не получилось, но я обнаружил, что способен довольно легко вообразить его спальню, хотя и без всякой уверенности, разделял он ее с женщиной или нет. Я видел, как он лежит с открытыми глазами, но абсолютно неподвижно, и смотрит в потолок в глухие ночные часы, когда луна висит на черной тверди, будто глаз трупа, полуприкрытый веком; я мог представить себе, как он лежит там и слушает лай соседской собаки, ровный, монотонный, нескончаемый, пока звук этот не превращается в серебряный гвоздь, забиваемый ему в мозг. Я воображал, что лежит он неподалеку от стенного шкафа, полного фрачных пар в пластиковых чехлах химчистки. Я видел, как они висят там в темноте, будто казненные преступники. Я раздумывал, была у него жена или нет. А если была, то убил ли он ее перед тем, как отправиться в ресторан? Я вспомнил комочек на его рубашке и решил, что такой вариант вполне возможен. И задумался о судьбе соседской собаки, той, которая лаяла, не унимаясь. И о судьбе семьи ее хозяина.

Но главным образом я думал о Ги, лежавшем без сна все те ночи, в которые и я лежал без сна. Лежавшем и слушавшем лай собаки в соседнем доме или дальше по улице, как я слушал сирены и погромыхивание тяжелых грузовиков. Я думал о том, как он лежал там и смотрел на тени, которые луна разбрасывала по потолку. Думал о вопле — Иииии! — накапливавшемся у него в голове, точно газ в закрытой комнате.

— Иииии, — сказал я… Просто чтобы послушать, как это звучит. Я бросил пачку «Мальборо» на сточную решетку и начал топтать ее, не поднимаясь с тротуара. — Иииии. Иииии. Ииииии.

Полицейский у барьера оглянулся на меня.

— Эй, приятель, может, уймешься? Нам тут и так хватает. «Конечно, — подумал я. — Как и нам всем».

Но я ничего не сказал. А вот топтать пачку перестал — она и так уже превратилась в лепешку — и перестал примеряться к этому звуку, хотя продолжал слышать его у себя в голове — а почему бы и нет? Смысла в нем столько же, как и во всем остальном.