Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

— А ты умница…

— Это я с тобой только, — она прижалась щекой к его бёдру, — ты страшное обещал рассказать. О демоне.

— Сперва о Ларисе. У которой я жил. Она сказала, живёт, чтоб ждать, когда приду я. Чтобы хранить меня. Было странно это слышать. Но я поверил, когда увидел демона ночью. И Васька его видел, мы вместе спрятались и смотрели. Я тогда решил просто поверить и делать, что надо…Демон и Яша. Он. Они — одно. Или демон в него входит. Тю, блин!

Он вскочил с кровати, заходил по комнате, резко поворачиваясь, мелькая в сумрачном зеркале. Аглая, потянув на себя простыню, смотрела. Витька наткнулся на стул, ушиб босую ногу и выругался шёпотом. Она, проведя рукой по стене, цокнула выключателем, засветив лунный пейзаж над головой.

Витька стоял босиком на ковре, поджимая ушибленную ногу. Смотрел куда-то в жёлтый расплывчатый свет, свесив руки вдоль голых бёдер. И в сумраке татуировка шевелилась в такт дыханию.

Аглая подумала, глядя на цветные кольца змеиного тела: вот сейчас зашевелится отдельно от его тела и начнет разворачивать кольца, соскальзывая вниз. Повернёт к ней плоскую голову с нечеловеческими внимательными глазами, раскроет широко прорезанную пасть…

— Ты смотришь на Ноа? Она не помешает нам.

Подошёл к постели и, встав на колени, за руки притянул её к себе, прижимая к нарисованной змее. Аглая, подавив внутреннее сопротивление, подалась к нему, закрывая глаза, обхватила за шею.

— Куда я тащу тебя? От нормальной жизни куда? Посмотри на себя, красивая, умная, учишься, талантливая. Нужен я тебе со всем своим странным? Ведь это как с ума сойти. Только по своей воле. Разве я могу? Тебя…

— Я люблю тебя, — сказала она в горячую шею. Поцеловала расписанную кожу. И снова поцеловала, повторяя, — люблю, я тебя люблю, люблю тебя.

И, говоря, знала: этими словами рассказывает ему всё — и что не боится, хоть и страшно ей. Принимает всё, что в нём есть, и даже то, чего ещё не знает и боится узнать. Говорила, будто кидала камушки в воду будущего, не зная, услышит ли всплеск. Знала только одно — сколько бы ни продлилась её любовь, но пока она в ней, будет говорить ему снова и снова:

— Я тебя люблю, родной мой.

Всё притихло в мягком желтоватом свете, льющемся от лунных кратеров и зубчатых гор. Даже часы потикивали шёпотом, казалось, настораживая ухо, чтобы слушать, как двое вздыхают на тёплой постели, переворачиваются и приноравливаются друг к другу, срастаясь, сначала медленно, а потом — быстрее и громче, мелькая согнутыми коленями, выставленным напряжённым локтем и плавной линией бедра… И, вздёрнутые коротким криком, непонятно у кого вырвавшемся, да и неважно, одно ведь, — часы поспешно защёлкали, навёрстывая замедлившееся время.

Витька обмяк, придавливая горячее женское тело, дышал рядом с ухом, не имея сил сдвинуться. И она под его тяжестью расплывалась, мягчела, принимая. Дышала, вдыхая на его выдохе, чтобы не мешать.

— Аа-глая-моя-жара, — с его щеки капнула на нос тёплая капля пота, и она улыбнулась щекотке, — я должен сказать тебе…

— Да, — её голос таял, уплывая в жёлтую темноту.

Витька, потяжелев, просунул руку ей под шею, другой обхватил плечи, стиснул так, что дыхание сбилось.

— Я меняюсь. Ты должна знать. Пещера теперь и во мне, девочка. Ты еще можешь уйти. Утром встанешь — и домой, и не приходи больше.

Она резко открыла глаза. Лицо над ней казалось лицом незнакомца с глубокими тенями и поблёскивающими зубами в приоткрытом рту. Он… Он наблюдал…

— О чём ты? Витенька… Ты правда хочешь, чтоб ушла?

Тело его становилось всё тяжелее, и руки стискивали её, как жесткие корни. Аглая, напрягшись, уже хотела рвануться, но застыла, закусив губу. Страх плеснул внутри, обдавая сердце кипятком, и оно прыгнуло, спасаясь. Но она не хотела спасаться. Пошевелившись, выпростала руку и протянула, пальцами собирая испарину с его скулы. Смотрела в провалы глаз, не отворачиваясь, не пряча взгляда. Сказала медленным шёпотом:

— Ты — мой. Понятно? Никому не отдам тебя. Ни Карпатому, ни твоей гадюке, пусть даже она меня задушит. Пусть даже твоими руками.

Блеснули в чёрных тенях глаза. Будто проснулся и только сейчас увидел её. А злой блеск зубов ушёл, губы стали мягче, и вместо оскала показалась его, знакомая ей и такая любимая уже улыбка. Взяв её руку, поцеловал мокрые пальцы. Зашевелился и сполз, не отпуская руки от лица, лёг рядом.

— Прости, — говорил невнятно, прикусывая пальцы по очереди, — прости, но я должен был сказать. Боюсь за тебя.

Аглая повернулась на бок и смотрела в его лицо, отыскивая следы того, кто только что говорил с ней. Перевела взгляд на плоскую голову Ноа и её внимательные глаза. Стала гладить Витьке волосы, пропуская пряди сквозь пальцы, расправляя и укладывая.

— Я так мало знаю тебя. Ты казался таким, таким… Просто солнышко, светленькое.

— А теперь?

— Теперь вижу — другой. Ты — больше.

— Больше солнца?

— Шути-шути. Ты больше простенького. Там в тебе — глубина. И это не пещера, Витенька. Ты — глубже себя.

— Это плохо?

Пожав плечами, она покачала головой, щекоча голые плечи концами волос.

— Это — сложно. Но знаешь, я ведь тоже совсем не простая. И мы можем, можем быть такими, какие есть, оба.

— Ты согласна на такое?

— Да.

Слово встало в сумрачной комнате невидимым столбом, крепким, как маячная башня. Витька откинулся на подушку, глядя в потолок. И Аглая увидела, как его лицо становится мягким и светлеет.

— Ну что ж. Нам будет очень непросто. Но мы попробуем, да?

И ещё одно «да» встало в сумраке комнаты.

Изогнувшись, он нашарил на стене выключатель. Щёлк, и комната ушла в сумрак, как в глубокую воду.

— Мне Альехо как-то одну вещь сказал. Я не понял тогда. Тот, кто не ходил в темноту, не увидит настоящего света. А я не хотел в темноту. Но она сама приходит. Изнутри. Понимаешь?

— Наверное, да.

Щёлк. Мягко сверкнули гранёные подвески люстры, забелел бочок старого кофейника за стеклом шкафа.

— И это не Ноа. Это я сам, во мне. Не боишься?

— Боюсь.

Щёлк. Блики погасли, и на чёрной шторе мутно нарисовались огни далёких фонарей.

— Я сам боюсь. Могу сделать тебе больно. Если мы решили, что пойдём до конца вместе.

Щёлк. Свет очертил рамку монитора и круглый край полированного стола.

Аглая молчала.

— Но я клянусь тебе, что…

Щёлк. И после молчания его слова упали и канули в ночной воздух:

— Я никогда тебя не уничтожу. Сберегу.

Невидимый, он повернулся, взял её за плечи и прижал к себе. Притиснул живот к животу, колени к её ногам, щекой придавил ухо.