Джозеф Ле Фаню - Дом у кладбища

— Входи, моя разумница Салли, моя душечка! Мне пришла в голову одна затея; ты должна будешь меня одеть, потому что я собираюсь на бал.

— Бог с вами, мисс Лили, дорогая, — с улыбкой качая головой, отозвалась старая Салли. — Что скажут доктора?

— Пусть говорят что хотят.

И маленькая Лили, с ярким румянцем на щеках, сверкая глазами, поднялась с места.

— Ангельчик! — воскликнула старая женщина; взгляд на это милое и любимое юное лицо заставил ее, как иногда говорят, «преисполниться». — Да с вами рядом никто и стоять не достоин; второй такой, как наша мисс Лили, не сыскать.

Некоторое время она молча улыбалась, а потом сказала:

— Но, дорогая моя мисс Лили, вы ведь уже больше месяца не выходили из дому.

— И этого тебе недостаточно? Как тебе не стыдно запирать меня так долго, злющая старушонка? Ну, ну, Салли, голубушка, я решилась, и я поеду на бал, но только ты не бойся. Голову я прикрою, а там попрошу доложить тете Бекки и загляну всего на десять минут, не раздеваясь. И туда и обратно я доберусь в портшезе — ну какая в том беда?

Что это было — задор? Возможно, она хотела показать всем, что не боится кое-кого встретить. А может, ей — и в самом деле больной — вздумалось просто послушать пиликанье скрипки и веселые шутки и убедить знакомых, что она не пала духом? Или, под действием загадочного притяжения, она хотела еще раз взглянуть на него — издалека и мельком, не откидывая капюшона, — а потом предаться бесконечным размышлениям и долго-долго вить тонкую паутину надежды, вызывая из памяти навсегда запечатлевшиеся в ней легкомысленный румянец, или странную печальную улыбку, или загадочно-взволнованный взор? Она отвергла его на словах, но не отвергла сердцем. Бедная маленькая Лили! Она мечтала, что в один прекрасный день он исправится. Она все еще видела в нем героя и надеялась, очень надеялась, что он будет ей верен. И этой безумнейшей из безумных надеждой, непонятной для нее самой, жила ее любовь — ожиданием, что повеса вернется на стезю добродетели.

— Но, дорогая мисс Лили, вы ведь знаете, у бедного хозяина разорвется сердце, когда он услышит, что вы такое учудили: выйти из дому без позволения доктора, поздно вечером, чтобы после жаркой комнаты вас на обратном пути просквозило на холоде.

Маленькая Лили остановилась:

— Всего один шажок, Салли. По-твоему, отец в самом деле рассердится?

— Рассердится, дорогая? Нет, но у него разорвется сердце. Как же, ему никогда не приходилось беспокоиться, где вы и что вы, а тут… О! Да вы просто шутите, мисс Лилиас, не иначе.

— Нет, Салли, голубушка, я не шутила, — грустно ответила Лили, — но, наверное, то, что я задумала, — глупость и лучше мне остаться дома.

Она заиграла марш и под его трогательно-мечтательные звуки спросила:

— Узнаешь, Салли?

На добродушном лице Салли отразилось раздумье, и она сказала:

— Еще бы, мисс Лили; эту самую музыку — так ведь? — играет артиллерия, когда марширует в поле?

Лили с улыбкой кивнула; мелодия лилась, вызывая к жизни живописные видения. Когда маленькая Лили была ребенком, смотры войск становились большим событием; в эти дни не жалели ни волос, ни пороха. Позади орудий, которые стремительно безостановочно палили, виден был генерал Чэттесуорт; на нем была парадная униформа, включавшая в себя, помимо кружевного галстука, кружевных манжет и прочего, еще и такую обязательную в дни смотра деталь туалета, как величавое, суровое выражение лица; с плюмажем, в пудреных ails de pigeon,[46] генерал красовался на своем буланом Бомбардире, почти скрытый из виду клубами дыма, и походил на окруженного облаком полубога с аллегорической картины.

Не увиденное старой подслеповатой Салли, это пышное зрелище проплывало, вслед за звучанием аккордов, перед печальным взором маленькой Лили, чья жизнь все больше сводилась к воспоминаниям. Лили снова сделалась ребенком, был ласковый летний день, и она стояла на залитой солнцем улице, держа за руку старую Салли. Часовые взяли на караул, и корпус двинулся из ворот блистательным маршем. Старый генерал Чэттесуорт, гордый как Люцифер, ехал верхом на Бомбардире, а тот, к восторгу дам, кивал и грыз удила, гарцевал и выделывал курбеты — Бомбардир был добрейшим из четвероногих, но любил, лукавец, строить из себя настоящего дьявола во плоти; оркестр наигрывал тот самый — одновременно и лихой и жалобный — марш, и под этот мелодичный грохот сердца всего Чейплизода веселились и зажигались огнем. Вдоль всей улицы поднимались оконные рамы; сбежавшиеся толпой мальчишки вопили и как сумасшедшие выкрикивали «ура!». Из чердачных окошек торчали чепцы — это служанки, хихикая, высовывались наружу с риском сломать себе шею. На крылечки выбегали слуги. Деревенские забулдыги спешили из пивных. Повсюду, направо и налево, сплошные улыбки и разинутые рты. И природа при виде их явно стремилась показаться во всем блеске, а солнце сияло изо всех сил, лучезарное как никогда.

Да, город гордился своим артиллерийским корпусом, и по праву. На широкую улицу выкатывалось из ворот орудие за орудием, рядом шагал правое плечо вперед личный состав и лейтенант-фейерверкер. Размеренно колеблясь, тянулась сине-алая шеренга, мундиры пересекали белоснежные диагонали портупей, болтались белые патронные сумки, мелькали отделанные кружевом треуголки, гамаши, белели нарядные короткие панталоны, камзолы, плиссированные кружевные манжеты, сверкали на солнце пуговицы и медные инструменты. И каждый наблюдатель признавал, что это прекрасное, бодрящее дух зрелище.

И Лили, с печалью наблюдая шествие этого призрачного полка, сопровождала его горделивой, щемящей душу мелодией марша.

В них было столько дерзости и внушительности; ростом и сложением с этими парнями никто не мог равняться. Поверьте мне, тащить четырех-, шестифунтовые пушки{148} — не пустяк, тут нужны крепкие ребята; офицеры же, все без исключения, были прекрасно воспитанные джентльмены, с аристократическими манерами, а некоторые из них, безусловно, чертовски красивы.

И в рядах этой веселой процессии умственному взору Лили неизменно представлялась одна и та же легкая высокая фигура, смуглое лицо, с глазами темными и загадочными, невыразимо привлекательное и волнующее; Лили все глубже погружалась в фантазии, а гармоничная мелодия звучала все медленней и тоскливей, пока голос старой Салли не пробудил мечтательницу. Аккорды смолкли, видение растаяло, бедная маленькая Лили улыбнулась старушке Салли с ласковой печалью, взяла свечу и пошла, сопровождаемая служанкой, наверх, почивать.

Глава LX