Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

Глазами Аглаи кухня была хороша. Полна тихого уюта и старых вещей, без злого блеска новейшей кухонной утвари, похожей больше на запчасти космического корабля. Витька надеялся, что ей это нравится. Но если не нравится — он купит новую мойку, комбайн, гремящую и воющую кофемолку. И что там ещё. Да что захочет. Вот только — она его любит. А он?

Тихо щёлкнул выключатель, и лицо Аглаи упало в шевелящийся сумрак живого огня, изменяясь. Светлый подбородок и тёмные ямы, скрывающие глаза, белые полосы рук, подпирающих скулы.

Витька сел на деревянный большой табурет — его любил Стёпка и, приходя, сразу падал на него со вздохом, облокачивался на стол и начинал рассказывать, поворачиваясь за Витькой вместе с табуретом, теперь линолеум весь во вмятинах, а сколько ругал он его, но Степан надувался и даже в комнату к компьютеру шёл, с пыхтением таща табурет за собой. Витька рвался другу его подарить с условием, чтоб Степан ходил с ним по улицам, если такая большая любовь. Стёпка от подарка отказался, посулив, что он его и так усидит до самого пола. Но вот уехал, стервец. А ещё сидела Тина Тин, певичка Танечка, завоевавшая столицу, но так и не сумевшая разлюбить рыжего Степана. Ну и девочки всякие были. Хорошо, что недолго.

Ночной мрак подходил и отступал, следя за движениями огненного хвостика на толстом полупрозрачном стебле. Чашки ожили, шевелили вылепленными из фарфора лепестками, казалось, сейчас раскроются, и кофе, тёмной стенкой стоящий за белым фарфором, выплеснется на жёлтую столешницу. Витька взял чашку обеими ладонями, чтоб фарфоровый цветок не раскрылся. Вспомнил, как пил кофе у безымянного мастера татуировок, а на коленях сидел тяжёлый мягкий кот, мурлыкал. Там, за шкафом, он нашёл свою судьбу. Девочку с чёрными прямыми волосами, падающими на одно плечо, девочку с татуировкой-змеёй через всю спину, грудь, живот, плечи и бёдра…

Темнота позади него наполнялась тенями. Они всё прибывали, толпились молча, призрачно дыша, от чего пламя свечи колыхалось. Ждали. Витька заглянул в прошлое, такое недавнее, переполненное разными людьми и событиями. И испугался, поместятся ли они в небольшой темноте его кухни.

Но напротив сидела молодая женщина, которая полчаса назад отдала ему себя, целиком, вместе с душой и сердцем. Мешала ложечкой сахар в чашке, приподнимая прямые плечи. И угловато красивое тело её было красиво завёрнуто в белую ткань. Так, будто всю жизнь ходила в таком вот, вместо настоящей одежды, купленной в маленьких бутиках или на распродажах. Ждала. Он привел её сюда — слушать нелёгкий рассказ, и она пошла, потому что он — её мужчина.

Отхлёбывая кофе и глядя в её глаза, понял: места в кухне хватит для всех его воспоминаний, мыслей, догадок и вопросов, потому что она ждет не просто рассказа, а подставляет ему эти прямые, чуть поднятые худые плечи. Чтобы помочь.

Наверное, всё идёт, как надо.

И стал говорить, колыша голосом пламя свечи.

… - Когда сделал татуировку, я просто пьянел от того, что многое можно, понимаешь? Она, как ключ, сработала. Всё стало получаться, будто надо мной опрокинули большую коробку и оттуда посыпались всякие удачи. Знаешь, как здорово знать, что всё получается!

Глядел в глаза над краем полупрозрачной чашки, на крошечные жёлтые огоньки в них. Ждал, когда кивнёт, рассказывал дальше, вспоминая сам, удивляясь, перескакивая из одного воспоминания в другое, останавливался и, отставив пустую чашку, упирал ладони в тёплое дерево стола. Сидел молча, собирая мысли. Поднимал голову на тихий вопрос:

— Ты… закрутило тебя, да?

— Да! Да, закрутило! Стал смелым и, знаешь, почти дураком. Да что почти, дурак и был. Но появилась девушка. Наташа.

— Вы с ней…

— Нет! Ну… сначала да. Но после всё сложнее. Она будто показала всё с другой стороны. Я увидел то, что было раньше отвёрнуто от меня. Она не лучше меня и не хуже. Просто держалась за меня, а я за неё. Будто шли по горной тропке и друг другу то руку протягивали, то подталкивали. А теперь нет её, разошлись наши тропки.

— Наверное, тебе уже не нужно, чтобы кто-то подталкивал.

— Наверное, нужно, чтобы кто-то другой, — снова остановился, замявшись. Нужно сказать, что она вместо Наташи? Теперь.

Но Аглая встала и, прижимая локоть к боку, чтоб не свалилась простыня, забрала его пустую чашку, унесла к раковине. На складках простыни огонь рисовал желтоватые разводы.

— Я думал, татуировка мне помогает, именно мне. А оказалось, она — сама по себе. Понимаешь?

— Нет пока.

— Ты сядь, пожалуйста. Я хочу на тебя смотреть.

— Я ещё сварю кофе…

— Хорошо, — теперь он смотрел на её профиль, прикрытый прядью, которую она не убирала за ухо, наклоняла голову ниже, будто защищаясь.

Рассказал о том, как встретил в ноябрьской степи Ладу. И что там было, в маленькой сторожке, где пили Карпатый и Жука. Когда говорил о драке, Аглая дёрнула турку, и пролитый кофе зашипел, погасив голубой венчик газа. Стиснула кулак, прижимая к ладони обожжённый палец. Он не заметил и, рассказав о побеге и о том, как увидел на плече Лады татуировку с маленькой змейкой, остановился. Сидел на табурете, положив на стол перед собой кулаки, перед неровным пламенем свечи.

Аглая разлила кофе по чашкам и села. Откинулась к стене, ощущая лопатками шершавые прохладные обои, тоже положила на стол маленькие кулаки. Пламя прыгало в глазах обоих.

— Я глупо рассказываю, — медленно сказал Витька, — думал, если рассказать по-человечески, то можно самому себе объяснить. Но там ещё сны. И полёты. Я же говорил, захочешь в психушку. Меня.

— Витя… Ты рассказывай. Всё как есть.

— Хорошо. В общем она росла, моя Ноа. Я ведь сделал тату на ноге, небольшую. Но когда что-то получалось у меня по-настоящему, татуировка росла. Сперва было страшно. А потом — привык. И летал с ней. Ночами. Разговаривал. Я псих?

— Угу. И своей ненормальностью взял да и вырастил, на всё тело.

— Так ты мне веришь?

— Да, — она взяла чашку, следя, чтоб не морщиться от боли в обожжённом пальце, поднесла ко рту и отпила горячей жидкости. Бережно поставила обратно. Ответила на его взгляд своим — спокойным и безмятежным. Она не знала, верит или нет. И не хотела знать. Она — принимала то, что говорит мужчина, сидящий напротив.

Витька перевёл дыхание. До того рассказывал, внутренне нагибая голову, как будто шёл под проволоками. Но безмятежность взгляда разрешила, и дальше он двинулся, не пригибаясь.

— Моя змея, Ноа, я ведь думал, она и есть моя девушка, та, которую увидел на старом рисунке, спрятанном за шкафом, она оказалась — сама по себе. Ей было всё равно, кому помогать. Ключ он и есть ключ. И когда мне пришлось защищаться, когда меня били тут, во дворе, ногами, и думал — убьют вовсе, я стал — Карпатым. Внутри. Этим уродом, быдлом, ненавижу его, всегда буду ненавидеть. Лада ведь убила его из неба, где летели, выстрелила в него огнём из руки, она очень сильная, наверное, в сто раз сильнее меня. И я думал — всё. А он вернулся. Ты знаешь, как это — иметь внутри зверя? Конечно, когда пришли меня убивать зимой, ночью, я бы не выжил. Но Карпатый и Ноа вместе, они… В общем, мне тогда, после драки, всю ночь было очень плохо. Но этим, которых послали меня забить, им еще хуже! Убил он их, Аглая. Я их убил.