Александр Годов - Дьявольская радуга

— Эй! Парень, я тут! — закричал Тринадцатый.

Пятый поднял голову. Ходячий мешок плоти все-таки не бросил его. Тринадцатый сделал из своей руки веревку.

— Ты слышишь меня? Погаси огонь. Я скину тебе канат, и ты попробуешь подняться. Здесь до верхних ветвей добраться легче легкого. Мы сможем спастись!

Погасить пламя?

Пятый отшвырнул эту ужасную мысль, едва та возникла. Нет, нет и нет. Пусть твари почувствуют его злость, ярость. Никому не будет спасения. Они должны сдохнуть, мучаясь. Никто не уйдет. Никто не спасется. Он слишком долго терпел, слишком много прятался.

— Не дури, — настаивал Тринадцатый. — Полезли наверх. Тварей не остановить! Посмотри! Их очень много. Убери пламя, чтобы я смог вытащить тебя, пока есть возможность. Пожалуйста.

Жар, исходящий от зеленого огня, словно бульон в котле каннибала, покрыл его кожу тонкой пленкой пота.

Пятый отрицательно покачал головой. Он не уйдет. Не сейчас. Страх, который не отпускал его последние несколько месяцев, разжал свои тиски, превращаясь в желание убивать.

Раздался грохот. Утробно урча, бесформенная тварь сломала костяную ветвь и принялась лупить ею по стволу человеко-дерева. При каждом ударе тело монстра начинало колыхаться, словно изнутри он был заполнен водой, а из лягушачьего рта выплескивалась черная липкая жижа. Взгляд больших мертвых глаз колол, как острие мясницкого ножа. Тварь медленно карабкалась к Пятому, словно наслаждалась долгой охотой. Еще бы: ведь трофеем в этой схватке мог стать сильный противник, а не жалкий и визжащий хряк.

— Я ухожу! — сказал Тринадцатый. — Парень, пойдем со мной. Я в последний раз тебя прошу. У нас еще есть шанс спастись.

На мгновение Пятый заколебался. А что если его копия права? Можно просто убежать. В очередной раз. Стоит ли игра свеч? Из схватки с тварью выйдет лишь один победитель. А там, наверху, ждал Кивир, который бы смог вернуть Машу и… и жену. Почему вдруг он решил изобразить из себя бессмертного? Не стоит обманываться.

Зеленое пламя разом исчезло, иступив место слабому болотному свечению жил. Запах гари тут же рассеялся.

— Правильный выбор, парень! — сказал Тринадцатый, улыбаясь беззубым ртом.

Он скинул руку-канат и шире расставил ноги. Пятый оглядел себя. Сердце тревожно застучало. Руки и ноги превратились в длинные палки, увитые темно-синими и зелеными венами, на груди выступили ребра, отчего показалось, что сухая кожа вот-вот порвется. Пятый тяжело вздохнул. Неужели огонь так сильно преобразил тело? Хватит ли сил подняться?

— Хватайся! Я попробую подтянуть тебя к себе.

Пятый вцепился в канат. На миг мелькнула трусливейшая мысль, от которой он скорчился, как волосок в огне: подняться не получится, а свиноподобные существа и бесформенная тварь уже близко. Зеленое пламя вряд ли вновь вырвется из вен, а если и вырвется, то долго гореть не сможет — потрачено и так много сил.

Холодный ветер ударил в спину. Он немного прочистил мозги. Не собираясь и дальше стоять столбом, Коля попробовал подтянуться на руке-канате Тринадцатого.

Гигантская бесформенная тварь завизжала. Вой оказался настолько громким, что уши заломило от боли.

Не смотреть вниз. Не смотреть. Ползи, твою мать!

— Лезь! — надрывался Тринадцатый. — Давай же!

От волнения живот сводило болезненной судорогой. Чертовы мышцы нестерпимо ныли. Пятый пытался вскарабкаться по канату, однако ничего не получалось.

Он ожидал, как в спину вопьется холодное лезвие и пробьет, добираясь до сердца, мягкую плоть, тросы мышц, кости. Вот-вот… Вот сейчас… Но секунды сменялись секундами, а он оставался жив.

— Я попробую тебя поднять, — сказал Тринадцатый, скривив лицо в чудной гримасе. — Постарайся хотя бы просто крепко держаться.

Пятый послушался. Вспотев и дрожа от холода, он бросил взгляд вниз. Бесформенная тварь, чавкая ртом-ковшом, хватала свиноподобных существ и втягивала в себя. По её телу ползла холодная, похожая на катаракту, дымка. От одной мысли, что тварь сожрет его, по телу побежали мурашки.

Только не сдаваться. Надо терпеть. И не из таких ситуаций выкарабкивался. Хотя самое время помолиться. Пятый попробовал вспомнить хотя бы одну молитву, но голова была забита картинками бесформенной твари, пожирающей всё на своем пути.

Тринадцатый, упираясь ногами в костяную ветвь, начал медленно вытягивать его. Внезапный вой бесформенной твари заставил Колю сильнее вцепиться в канат.

— Я не могу, — выдавил мешок с костями. — У меня не получается тебя поднять. Ты слишком тяжелый.

«Пожалуйста! Вытащи меня. Попробуй еще раз. У тебя получится. Всего один долбанный рывок». Пятый дрожал, сердце едва не выпрыгивало.

Чавкнуло.

Канат удлинился, затем раздался сочный хруст.

— Я сейчас уроню тебя! — закричал Тринадцатый. — Извини! Я не могу.

И тогда Пятый всё понял. Он отпустил канат и позволил силе тяжести утянуть себя в пустоту. Он падал сквозь страх и боль, стиснув кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев.

Конец всему. Прости, Маша. Прости, Алёна. Не получилось.

И тут Коля увидел, как гигантская тварь вскинула руку, чтобы схватить его.

Он не стал сопротивляться. Что можно было сделать? Из вен на левой руке вновь вспыхнул огонь, но пламя оказалось таким слабым, что даже муху не получилось бы спалить. Пятый не хотел умирать. Перед глазами стоял образ дочери. Господи, за что? Зачем столько мучений ради такого конца?

Казалось, тварь специально выставила руку так, словно нарочно демонстрируя, какими черными выглядели ладони в красном свете. На фалангах пальцев пузырилась густая зеленая жидкость, похожая на гороховый суп. Пугало несоответствие черного, словно вылепленного из плохой глины, тела и бледного лица, светившегося жабьей улыбкой.

Пятый закрыл глаза не в силах больше смотреть на собственную смерть. Он почувствовал, что приятное ощущение полета прекратилось, и сотни мельчайших иголок впились в каждую клетку, в каждую молекулу тела. Боль выдернула сорняки-мысли, заменяя их искаженными образами прошлого.

Тварь схватила Пятого, но не спешила откусывать ему голову.

Кручу-верчу, запутать тьму хочу. Стучите-стучите, разноцветные камушки. Мысли мои окольцовывают браслеты липких воспоминаний. И хочется забиться зародышем в мамкином животе, да только сгнила давно пухлая пуповина и корявым деревом разрослись кости.

Я хочу прогнать бесстыдные мысли. Пускай они себе пищат и резвятся в усыпанной колкими звездами ночи. В конце концов, я давно заслужил отдых. Но грехи хищными скалами изгибаются надо мной, пытаются задушить морщинистыми руками.