Нелла Тихомир - Призрак гнева

— И дочь ты мне не вернешь?

— Нет.

— И это твое последнее слово?

— Самое што ни на есть.

— Ладно, — конунг дернул щекой. — Ладно. Тогда прощай… Сигурд.

— И тебе того же, брат.

Сделав знак воинам, конунг повернулся и зашагал от святилища прочь. Сигурд проводил его глазами. У него сделалось хмурое, встревоженное лицо.

— Ну, вот и поговорили, — тихо молвил он.

Глава 4

Два дня прошли относительно спокойно.

Неизвестно, что решил для себя конунг, только его воины не пересекали негласной границы. Сигурд по-прежнему выставлял дозор. Его люди постоянно были вооружены, ложились спать, не раздеваясь. Меж семьями повисло напряженное затишье.

Бран настоял на том, чтобы ходить в дозор, как остальные. Сигурд дал согласие неохотно: ярл опасался, что конунг подстроит ему ловушку, что так или иначе постарается убить. Но Бран заупрямился, и Сигурд согласился, видно, понимая, каково у гостя на душе.

Улла потихоньку поправлялась. Шрамы заживали, и жара больше не было. Она еще не подымалась, но уже сидела на постели. И все было бы нормально, если б она не была такой грустной.

На третий день Бран вернулся из дозора утром, вошел в дом вместе с Эйвиндом, Харалдсоном и Арнором. Было тихо, все уже разбрелись по своим обычным делам. Светильники не горели, лишь в торце стола мерцали жировые плошки, отбрасывая на лица сидящих мягкий свет.

Парни принялись отряхивать у порога снег. Сигурд от стола спросил:

— Все спокойно?

— Да, батя, — ответил Эйвинд.

Сигурд возился с заготовками для стрел. Возле него Бран увидал двух слуг, Грани и Раннвейг. Еще кого-то, кто сидел, опустив голову на скрещенные руки. Бран не сразу понял, что это Улла.

— Ты встала?! — воскликнул он, и все обернулись.

— Да, — ответил Сигурд, — Хелге позволила. Садитесь, чего стоять. Раннвейг, доча, принеси им поесть.

Выскользнув из-за стола, Раннвейг пропала в темноте. Бран сел возле Уллы, накрыл рукой ее ладонь. Она медленно подняла голову, и Бран увидел ее грустные глаза.

— Тебе нехорошо? — спросил Бран, перебирая ее пальцы.

— Все в порядке.

— Ты, может, ляжешь? — промолвил он. Улла покачала головой.

Раннвейг поставила на стол тарелки, и парни молча принялись за еду.

— Ешь, чего ты, — Раннвейг подвинула Брану лепешки. Он машинально взял и стал жевать, не чувствуя вкуса. Он смотрел на Уллу, на ее бледное, словно убитое лицо, на скрещенные руки, на которых еще виднелись следы побоев. В слабом колеблющемся свете они приобрели преувеличенный и жуткий вид.

— Хочешь отдохнуть, доча? — Сигурд отложил свою работу. Улла покачала головой.

— Может, принести тебе чего? — ласково промолвил Сигурд. — А?

Улла склонилась к самому столу. Губы задрожали, и слезы закапали из глаз. Парни перестали есть, переглянулись. Подобравшись к девушке, осторожно взяв за плечи, Сигурд притянул ее к себе.

— Што ты? — он погладил ее по волосам. — Ну, што ты, а? Што такое? Тише, тише.

— Ох, дядечка, — Улла спряталась у Сигурда на груди. В тишине дома раздался ее заглушаемый плач.

Сигурд поднял Уллу, отнес на постель и задернул полог. Все молчали, сидели, уставившись в тарелки. На глазах у Раннвейг блестели слезы. Они услыхали, как Сигурд тихо говорит:

— Ничего, птаха. Ничего. Все пройдет, быльем порастет. Ты только душу себе не береди. Ложись… Ляг, поспи маленько.

Через минуту полог колыхнулся. Выйдя на свет, Сигурд обвел взглядом повернутые к нему вопросительные лица.

— Ну, давайте, собирайтесь, да пойдем, — велел он.

— Куда, бать? — удивился Арнор. Эйвинд кулаком пихнул его под бок и встал из-за стола. Остальные тоже встали.

— Ты, сынок, ступай к ней, — обратился к Брану Сигурд, — ступай, побудь. Может, ей легше станет, а то она себе сердце до крови изорвет. Извелась совсем, бедная. Ступай, ступай, а мы пойдем. Идем, доча, идем, ничего. Поди-ка сюда… ты, никак, плачешь? Не плачь, боги дадут, она оправится, а плакать не надо, стрекоза ты моя, — голос Сигурда замер у порога. Стукнула дверь, настала тишина. Бран подошел к Уллиной постели, постоял, кусая губы, потом осторожно, стараясь не шуметь, отдернул занавес.

Улла лежала, повернувшись лицом к стене, и казалась спящей. Но, вглядевшись, Бран понял: она не спит. Ее пальцы медленно перебирали складки покрывала.

— Улла, — окликнул Бран. Нет ответа. Подождав, Бран забрался на нары, подполз к девушке и снова позвал:

— Не спишь?

Она молчала. Бран попросил:

— Поговори со мной. Пожалуйста. Скажи мне что-нибудь? А? Улла?

— Что? — прошептала она.

— У тебя что-нибудь болит?

— Нет.

— Может, принести воды?

— Нет…

— Может, ты чего-то хочешь?

— Не хочу.

— Тебе не холодно?

— Нет…

— Ты… выйдем наружу, может быть? Пойдем во двор? Ты ведь еще ни разу не выходила. А?

Она отрицательно покрутила головой.

— Нет, правда, — сказал Бран, — идем. Там тепло, солнце… воздухом подышишь.

— Я не могу…

— Тебе и ходить не придется. Посидишь на поленнице. Ребят позовем… идем! Давай?

Она прерывисто вздохнула.

— Не могу. Как ты не понимаешь… я не могу.

— Почему, родная?

Ее ладонь судорожно сжала покрывало.

— Я… я… — тихо выговорила она. — Как я покажусь? В меня… все пальцем тычут. Я не могу… стыдно мне…

Бран остолбенел. Потом подобрался ближе. Обнял Уллины неподатливые, каменные плечи и лицом прижался к волосам.

— Ты что, а? — прошептал он. — Что ты говоришь? Кто мог посметь тебя… Кто-нибудь что-нибудь тебе сказал? Да? Да?! Кто?! Не бойся, расскажи мне! Кто это был? Кто?

— Это не мне… я просто… просто лежала тут… и слышала…

— Кто это был?!

— Какая разница… служанки. Не знаю, кто… Это неважно. Там… там многие были… многие видели… ох, боги… Я как тряпка… помойная тряпка, об меня только ноги вытирать. Я сама себе противна. Я мерзкая. Я не могу… людям в глаза теперь смотреть. Я не могу… я грязная… Как мне жить? Что делать? Что мне делать, скажи?! — Улла схватила Брана за руки и прижала их к своему лицу. Она корчилась, словно от боли. Горячие слезы обожгли ему ладонь.

Бран молчал. Чувство громадной собственной вины его почти раздавило. Он не знал, что сказать, какие найти слова — да и зачем? Какие тут слова помогут? Даже миллионы слов… Она закрывала лицо его руками, и жгучие слезы бежали у Брана между пальцев.

— Искорка, — прошептал он, задыхаясь. — Любимая, не слушай никого. Наплевать на них. Я тебя люблю, люблю больше жизни! А они пускай болтают. Ты, главное, не слушай. Ты лучше всех на свете. Ты чище всех! Я им тебя не отдам, родная моя, хорошая, не дам им тебя мучить, только ты не плачь… не плачь, умоляю, — он начал целовать ей руки. Она не отвечала. Молчанье длилось долго. Потом Улла отодвинулась и тихо проговорила: