Дэн Симмонс - Террор
– О господи, – признес Гудсир.
Он сообщил Фицджеймсу про руку, которую видел на пороге угольного бункера.
– Я не заметил, – сказал капитан. – Я так спешил добраться до носового люка, что не смотрел под ноги – только вперед.
– Мне тоже следовало бы смотреть вперед, – уныло сказал врач. – Я врезался в пиллерс или стойку.
Фицджеймс улыбнулся:
– Я вижу. Врач, исцели себя сам. У вас глубокая ссадина поперек лба и лиловая шишка размером с кулак Магнуса Мэнсона.
– Правда? – Гудсир осторожно дотронулся до лба. Пальцы после прикосновения остались липкими, хотя он нащупал толстую корку запекшейся крови на огромной шишке. – Я зашью ссадину перед зеркалом или попрошу Ллойда сделать это позже, – устало сказал он. – Я готов идти, капитан.
– Куда, мистер Гудсир?
– В трюм, – сказал врач, подавляя приступ тошноты, вызванный одной этой мыслью. – Посмотреть, кто там лежит в угольном бункере. Возможно, он еще жив.
Фицджеймс посмотрел ему в глаза:
– Наш плотник мистер Уикс и его помощник Уотсон пропали, доктор Гудсир. Они работали в угольном бункере по правому борту, заделывали пролом в корпусе. Но они наверняка мертвы.
Гудсир мысленно отметил обращение «доктор». Фицджеймс крайне редко называл так корабельных врачей, даже Стенли и Педди, главных врачей. Они – и Гудсир – всегда оставались просто «мистерами» для аристократа Фицджеймса.
Но не на сей раз.
– Мы должны спуститься в трюм и проверить, – сказал Гудсир. – Я должен спуститься в трюм и проверить. Возможно, один или другой еще жив.
– Возможно, наш зверь тоже жив и поджидает нас там, – негромко проговорил Фицджеймс. – Никто не видел и не слышал, чтобы он покидал корабль.
Гудсир устало кивнул.
– Можно мне взять с собой мистера Даунинга? – спросил он. – Возможно, мне потребуется, чтобы кто-нибудь держал фонарь.
– Я пойду с вами, доктор Гудсир, – сказал капитан Фицджеймс. Он поднял фонарь, принесенный Даунингом. – Прошу вас, сэр.
32
Крозье
70°05′ северной широты, 98°23′ западной долготы
22 апреля 1848 г.
– Лейтенант Литтл, – сказал Крозье, – пожалуйста, передайте команде приказ покинуть корабль.
– Есть, капитан.
Литтл повернулся в сторону переполненного кубрика и прокричал приказ. Прочие офицеры и оставшийся в живых второй помощник отсутствовали, и потому вслед за Литтлом приказ проорал боцман Джон Лейн. Томас Джонсон – второй боцманмат и человек, поровший Хикки и двух других мужчин в январе, – прокричал приказ в открытый люк, прежде чем закрыть и задраить его.
На нижних палубах никого не осталось, разумеется. Крозье и лейтенант Литтл прошли по каждой палубе от кормы до носа, заглядывая во все помещения – от холодной котельной и пустых угольных бункеров до забитого тросами переднего канатного ящика в трюме. На средней палубе они проверили винную и оружейную кладовые и убедились, что оттуда вынесены все мушкеты, дробовики, боеприпасы и порох, – лишь ряды абордажных сабель холодно поблескивали там в свете фонарей. Они удостоверились, что все запасы зимнего обмундирования за последние полтора месяца вынесены из баталерки, а потом заглянули в пустую кладовую капитана и равно пустую мучную кладовую. На жилой палубе Литтл и Крозье заглянули во все каюты, обратив внимание, в каком идеальном порядке офицеры оставили свои постели, полки и оставшиеся личные вещи; потом обошли кубрик, увидев подвесные койки, в последний раз свернутые и убранные на полки, и матросские сундучки, заметно полегчавшие, но по-прежнему стоявшие на своих местах, словно в ожидании ужина; потом проследовали в кормовой отсек и обнаружили заметно опустевшие стеллажи в кают-компании, где люди выбрали книги на свой вкус, чтобы взять с собой на лед десятки томов. Под конец, остановившись рядом с огромной плитой, впервые за почти три года холодной, лейтенант Литтл и капитан Крозье снова прокричали приказ покинуть корабль в открытый носовой люк, чтобы окончательно убедиться, что внизу никого не осталось. Они всех пересчитают по головам на верхней палубе, но таков был порядок.
Потом они поднялись на верхнюю палубу, не задраив носовой люк.
Приказ покинуть корабль не стал неожиданностью для людей, теперь собравшихся на палубе. Все они были предупреждены заранее. Сегодня утром на «Терроре» оставалось всего человек двадцать пять; остальные уже находились в лагере, расположенном в двух милях к югу от Виктори-Пойнт, или перевозили на санях корабельное имущество в лагерь, или охотились, или производили разведку в окрестностях лагеря. Примерно столько же людей с «Эребуса» ждали внизу на льду, стоя рядом с санями и грудами снаряжения там, где с первого апреля были установлены палатки для хранения продовольственных и прочих припасов «Эребуса», покинутого командой.
Крозье наблюдал, как мужчины вереницей спускаются по ледяному откосу, навсегда покидая корабль. Наконец на покатой палубе остались только он и Литтл. Пятьдесят с лишним человек внизу смотрели на них из-под низко натянутых на лоб «уэльских париков», щурясь от яркого утреннего света.
– Идите первым, Эдвард, – тихо сказал Крозье. – Я за вами.
Лейтенант козырнул, поднял тяжелый тюк с личными вещами и спустился сначала по трапу, потом по ледяному откосу, чтобы присоединиться к толпе внизу.
Крозье огляделся вокруг. Холодное апрельское солнце озаряло бескрайнее царство льда, высоких торосных гряд, бесчисленных сераков и метелей. Натянув козырек фуражки пониже на лоб, капитан посмотрел на восток, прищурив глаза, и попытался запомнить чувства, которые испытывал в данный момент.
Оставление корабля являлось самым позорным событием в жизни любого капитана. Это было признанием полного провала. Это было – почти всегда – концом долгой службы в военно-морском флоте. Для большинства капитанов, в том числе и многих знакомых Френсиса Крозье, это стало ударом, от которого они не оправятся до конца своих дней.
Крозье не испытывал такого рода отчаяния. В данный момент для него гораздо больше значения имело голубое пламя решимости, маленькое, но жаркое, по-прежнему горевшее в груди: я буду жить.
Он хотел, чтобы люди выжили, – по крайней мере, как можно больше людей. Если оставалась хоть самая слабая надежда, что кто-нибудь с «Эребуса» или «Террора» уцелеет и вернется в Англию, Френсис Родон Мойра Крозье собирался жить этой надеждой и не оглядываться в прошлое.
Он должен покинуть корабль. И повести людей прочь по замерзшему морю.
Осознав, что примерно пятьдесят пар глаз выжидательно смотрят на него, Крозье в последний раз похлопал рукой по планширю, спустился по трапу, приставленному к правому борту несколько недель назад, когда корабль стал круче крениться на левый борт, а потом сошел вниз по утоптанному ледяному скату.
Закинув за плечи свой собственный вещевой мешок и встав в строй рядом с мужчинами, запряженными в сани, Крозье в последний раз посмотрел на корабль и сказал:
– Он чертовски хорош, правда, Гарри?
– Что верно, то верно, капитан, – согласился фор-марсовый старшина Гарри Пеглар.
Верный своему слову, он со своими марсовыми матросами сумел за последние две недели установить все стеньги, реи и такелаж, несмотря на метели, морозы, грозы и крепкие ветра. Лед ослепительно сверкал повсюду на вновь установленных снастях теперь неустойчивого, перевешивающего в верхней части корабля. Крозье казалось, будто судно усыпано драгоценными камнями.
После того как в последний день марта команда покинула «Эребус», Крозье и Фицджеймс решили, что, хотя «Террор» необходимо покинуть в ближайшее время, если они хотят попытаться пешком или на шлюпках добраться до безопасного места до наступления зимы, корабль следует полностью оснастить для плавания. Если они задержатся в лагере на Кинг-Уильяме до середины лета и лед вдруг чудесным образом вскроется, тогда они смогут – теоретически – вернуться на шлюпках обратно на «Террор» и попытаться вырваться из ледового плена.
Теоретически.
– Мистер Томас! – крикнул Крозье Роберту Томасу, второму помощнику, стоявшему первым в упряжи первых из пяти саней. – Трогайтесь, когда будете готовы!
– Есть, капитан! – откликнулся Томас и налег на ремни упряжи.
Несмотря на усилия семерых мужчин, сани не шелохнулись. Полозья вмерзли в лед.
– А ну поднатужься, Боб! – рассмеялся Эдвин Лоуренс, один из матросов, стоявших с ним в упряжи.
Сани затрещали, мужчины застонали, кожаные ремни заскрипели, лед хрустнул – и тяжело груженные сани поползли вперед.
Лейтенант Литтл скомандовал трогаться вторым саням, где первым в упряжи стоял Магнус Мэнсон. Благодаря невероятной силище здоровенного Мэнсона вторые сани – хотя и нагруженные тяжелее первых – сразу сдвинулись с места, тихо скрипя деревянными полозьями по льду.
Так и пустились в поход сорок шесть мужчин: тридцать пять тянувших сани на первом отрезке пути; пятеро шедших с мушкетами и дробовиками в ожидании своей очереди встать в упряжь; четыре помощника капитана с обоих кораблей и два старших офицера – лейтенант Литтл и капитан Крозье, – которые шагали рядом, изредка подталкивая сани и еще реже сами впрягаясь в них.
